Французская революция - Дмитрий Бовыкин

Уставшее от страха общество наслаждалось свободой. Исчезла необходимость соблюдать показную бедность и скрывать нажитое за годы Революции богатство. Появилась «золотая молодежь» – юноши из семей бывших дворян или верхушки третьего сословия, некоторые из которых побывали в тюрьме при монтаньярах или уклонялись от службы в армии. Играя ту же роль, какую совсем недавно играли санкюлоты предместий, «золотая молодежь» устанавливала свои порядки на парижских улицах, в кафе и театральных залах.

Своеобразным гимном эпохи вместо «Карманьолы» или «Марсельезы» становится повсеместно звучавшая песня с характерным названием «Пробуждение народа». В ней, в частности, были такие строфы:

Приметой времени стало отторжение диктатуры монтаньяров и всего, что с ней было связано. В Париже устраивали «балы жертв», на которые собирались родственники казненных: в трауре, с коротко обрезанными сзади, как у приговоренных к гильотинированию, волосами, с красными лентами или нитями на шее. Из Пантеона вынесли тело Марата, его бюсты повсюду разбивали, а в столице дети бросили один из них в сточную канаву – под аплодисменты местных жителей и с криками: «Марат, вот твой Пантеон!»

Религиозная проблема стала еще одной частью непростого наследства, доставшегося термидорианцам от монтаньяров. Времена дехристианизации прошли, однако после закрытия множества церквей, попыток ввести культ Верховного существа, борьбы с «фанатизмом» (как нередко называли тогда религию) статус священников и католической церкви в целом (не говоря уже о других церквях) оставался весьма неопределенным. Члены Конвента успели себя зарекомендовать как люди, не одобряющие атеизм, но поддерживающие антиклерикализм. И хотя еще 16 фримера (6 декабря 1793 года) по предложению Робеспьера был принят декрет, запрещавший препятствовать свободному отправлению культа, в условиях диктатуры монтаньяров он не работал: священники продолжали восприниматься как люди подозрительные, католическая религия казалась плохо совместимой с Республикой.

Год спустя эту тему вновь поднял аббат Грегуар. Известный в прошлом депутат Учредительного собрания, один из инициаторов присоединения первого сословия к третьему на этапе Клятвы в зале для игры в мяч, Грегуар принял Гражданское устройство духовенства и до избрания в Национальный Конвент успел побывать епископом. В Конвенте он активно участвовал в работе Комитета по народному образованию и прославился при Термидоре своими докладами о гибельности культурной политики монтаньяров.

1 нивоза III года Республики (21 декабря 1794 года) в длинной речи Грегуар призвал ради единства французского народа начать принимать законы, которые обеспечили бы французам мирное пользование свободой и закрепили бы равенство. Конвент аплодировал оратору ровно до тех пор, пока он не перешел к религиозным вопросам, используя ту же аргументацию, к которой прибегал некогда Локк: насилие не может воздействовать на умы, государство не вправе управлять мыслями. Намеренно сгущая краски, вспоминая Нерона и Карла IX, депутат призывал задуматься над тем, что свобода совести есть даже в деспотической Турции, но отсутствует в просвещенной Франции. «Народ, у которого нет свободы совести, скоро и вовсе останется без свободы!» – провозгласил он. Однако, как только Грегуар предложил обсудить, действительно ли, как считают многие, католицизм несовместим с Республикой, коллеги начали его перебивать. Предлагаемый им декрет о свободе совести так и не был принят, депутаты наотрез отказались обсуждать религиозные вопросы. «Быть хорошим мужем, хорошим сыном, хорошим отцом, хорошим гражданином – вот единственная религия республиканца», – заявил один из них.

Свобода вероисповедания была провозглашена лишь 3 вантоза (21 февраля 1795 года). В этот день Комитеты общественного спасения, общей безопасности и законодательства предложили компромисс, который оказался приемлемым для большинства депутатов. С одной стороны, свободу совести гарантировали Конституция и предпосланная ей Декларация прав человека и гражданина. Хотя Конституция в действие не была введена, ее одобрил народ, и декрет лишь фиксировал существующее положение дел. С другой стороны, церковь отделялась от государства: оно больше не платило жалование священникам, как это предусматривало Гражданское устройство духовенства в компенсацию за лишение служителей церкви десятины. Государство не предоставляло для богослужений никаких помещений; священникам запрещалось отправлять культ вне специально отведенных для этого мест и появляться в церковном облачении.

Таким образом, декрет фиксировал новое отношение к церкви: государство отказывалось от вмешательства в вопросы веры, а религия становилась частным делом граждан.

Хотя историки нередко объясняют нестабильность и непопулярность режима экономической ситуацией во Франции, отнюдь не термидорианцы довели страну до катастрофы. Они унаследовали от предшественников пришедшую в упадок торговлю (особенно международную), инфляцию, разрушение многих хозяйственных связей, спекуляцию, голод. На момент переворота 9 термидора в обращении находилось семь с половиной миллиардов ассигнатов, и они обменивались на золото по курсу, составлявшему 31 % (то есть за ассигнат в 100 франков давали 31 франк), и на товары – примерно 39 %. К концу года ситуация ухудшилась: в обращении находилось уже восемь миллиардов ассигнатов, курс которых составлял 24 % при обмене на золото и 32 % при обмене на товары. Причем такая ситуация складывалась несмотря на введенное еще при монтаньярах государственное управление экономикой и сохранение всеобщего максимума.

В попытке справиться с накопившимися проблемами депутаты решили вернуться к экономическому либерализму и отказаться от регулирования экономики. Они надеялись, что благодаря этому хозяйственные связи начнут восстанавливаться и снабжение городов улучшится – уже на рыночной основе. В октябре – ноябре отменили монополию внешней торговли, а 4 нивоза III года (24 декабря 1794 года) был упразднен и максимум.