Трактат о лущении фасоли - Веслав Мысливский

готовности играть. Тот приказал снять пальто и шляпы, повесить на вешалку. У меня не было шляпы, только берет. Да-да, я собирался купить шляпу. И купил. С той первой зарплаты, на той первой стройке, куда перешел после того, как мы деревни электрифицировали. Но эта стройка была уже, кажется, четвертой, и ходил я в берете.

Мы всё сняли, как он велел. Из соседней комнаты тут же вышли двое в гражданском, один держал в руке список. Он проверил наши документы, отметил в списке. Другой подошел к пальто, шляпам и моему берету, все пощупал, в каждую шляпу заглянул, берет помял в руках. Потом они проверили нас — не прячем ли мы что-нибудь. Не знаю, что именно, нам не сказали. Но у кларнетиста оказался перочинный ножик, самый обычный. Вы знаете, как выглядит перочинный ножик? Это вообще ножом назвать нельзя, в ладони умещается. Два лезвия, одно побольше, другое поменьше, штопор, тоже складной, консервный нож, может, еще напильник, хотя не помню, делали ли уже тогда ножики с напильниками. В общем, ножик ему велел оставить здесь — после маскарада, мол, вернут.

Сердце у меня замерло, потому что один из этих гражданских вдруг спросил другого:

— А саксофон разве нужен?

И тот, другой, сразу ушел в соседнюю комнату. Долго там сидел, во всяком случае, мне так показалось. Правда, время измеряется страхом, а не часами, даже мгновение может тянуться до бесконечности. Он вернулся, кивнул, но я не почувствовал облегчения, только весь вспотел. Они внимательно осмотрели все инструменты. Потрясли скрипки — не гремит ли что-нибудь внутри, похлопали по барабану — звонкий ли звук, заглянули в раструб моего саксофона. Потом спросили, привезли ли мы список мелодий, которые собираемся играть. Как мы могли не привезти, если они заранее его запросили? Отдали им список. А привезли ли мы ноты? Есть ли к каким-нибудь мелодиям слова? Нас не предупредили, что кто-то будет петь, поэтому мы удивились. Они пояснили, что дело не в пении. Разумеется, ноты мы привезли, хотя то, что обычно играли, знали наизусть. Но все равно брали с собой ноты, потому что, когда оркестр играет по нотам, это выглядит более солидно.

Дольше всего они тянули с этими нотами. Один посмотрел, передал другому. Тот другой, похоже, разбирался, потому что просматривал одну страницу за другой, и по его глазам было видно, что он действительно читает ноты. Две или три страницы даже придержал, снова вышел в соседнюю комнату и долго не возвращался. Теперь действительно прошло много времени. Мы подумали, что, может, им что-то не нравится, хотя мы подобрали только те мелодии, которые часто играли на всяких мероприятиях, на танцах.

Наконец он вернулся. Отдал нам ноты. Сказал, что все в порядке. Как выяснилось, ни одну мелодию играть нам не запретили. Но когда мы потом проверили, не перепутан ли порядок страниц, вверху каждой оказалось от руки написано: утверждаю и стояла чья-то неразборчивая подпись.

Этот военный со звездочками сказал: идемте. И повел нас по одному коридору, потом по другому, в зал. Перед дверью велел остановиться и вошел первым. Не знаю почему. Может, чтобы сообщить кому-то, что оркестр уже стоит за дверью. На каждом шагу кто-нибудь перед кем-нибудь отчитывался. С места нельзя было сдвинуться, чтобы кто-нибудь не отчитался о прибытии.

Перед тем как садиться в грузовик — когда за нами приехали, — один из этих двоих военных, которые потом сидели сзади и следили за порядком, сперва нас построил, потом отрапортовал другому, сидевшему в кабине рядом с шофером, что оркестр готов к отбытию. И только тогда опустил бортик и приказал забираться в кузов грузовика.

Через некоторое время он вышел из зала, выстроил нас по порядку: скрипка, альт, кларнет, труба, тромбон, барабаны и я, саксофон. Не знаю, потому ли, что я был младше всех, или из-за того, что саксофон.

Входя, мы должны были что-то сыграть и только потом занять свои места. А теперь представьте себе, что вы входите в огромный ярко освещенный зал: серпантин, воздушные шарики, а людей не видно, одни маски. Кто-то воскликнул:

— Браво, оркестр!

Раздались жидкие аплодисменты, и кто-то еще дважды произнес:

— Браво! Браво!

Оказалось, что мы опоздали. Но ведь не по своей вине. Признаюсь, мне это было непонятно. Тут нас ждут те, кто собирается веселиться, а те нас проверяют, словно им на этих наплевать. Я подумал — неужели те важнее, чем эти? Ведь это из-за тех мы опоздали, они нас так долго проверяли. Может, поэтому на них не было масок, а эти здесь в масках.

Маскарад как маскарад. Обычный вечер с танцами, только в масках. Одни танцевали, другие выходили в соседний зал, где, видимо, ели и пили. Нам не было видно — у дверей стоял кто-то в гражданском и за каждым сразу закрывал дверь. Но возвращались они почти все пошатываясь. Так они то танцевали, то выходили. В масках ли они ели и пили или без, я вам сказать не могу. Нас даже поужинать туда не пустили. Отвели в другой зал, где в очередной раз отрапортовали, что оркестр в количестве семи человек на ужин прибыл. И нам принесли семь порций.

Я впервые увидел, как люди отдыхают в масках. И не переставал удивляться. К тому же у этих маски были одинаковые — у мужчин, у женщин, словно им такие выдали. Маски закрывали лица целиком, для рта, носа, глаз были оставлены щелки, получалось, что вместо лиц — только эти щелки.

Позже за границей я часто бывал на маскарадах, но маски там всегда носили разные. Даже в маске каждый хотел чем-нибудь отличаться от других. Уж не говоря о том, что маски были разноцветные, блестящие, золотистые, серебристые. И разной формы: звезды, луна, сердечки. Или узенькие, только на глаза, а еще иногда — глаза, нос, рот открыты, а все остальное закрыто. Плюс разные костюмы. А здесь и костюмы тоже одинаковые, во всяком случае, мало отличались друг от друга. И маски одного цвета, черного.

Я задумался, как можно в таких масках танцевать. Ни улыбнуться друг другу, ни удивиться, ни какую-нибудь гримасу состроить через эти щелки. Говорить-то они, наверное, могли, но ведь и голос получается неизвестно чей. А в танце лица льнут друг к другу.

Может, именно поэтому они все чаще уходили в тот зал, где были еда и напитки. А возвращаясь, все больше пошатывались. Некоторые уже плохо стояли на ногах. Иногда на танцполе оставалось всего