Герои моего времени - Михаил Константинович Зарубин

В определенных городах и населенных пунктах прописка была ограничена и требовала особого разрешения высоких инстанций.

К таким городам относился и Ленинград.

Почему именно Ленинград? В семидесятые годы здесь строились новые предприятия, открывались новые производственные объединения, увеличивалось городское население. Хотя официально провозглашался курс на развитие малых и средних городов, на практике люди старались перебраться в крупные индустриальные центры, там было лучшее снабжение продовольствием и промышленными товарами, больше возможности получить благоустроенное жилье, хорошее образование, интересная работа, высокий уровень культуры.

Ограничение прописки ставило барьер свободному потоку, но предприятия добивались права набирать иногородних и сельских жителей, особенно для неквалифицированных, тяжелых и низкооплачиваемых работ, по «лимиту». «Лимитчики» получали временную прописку и место в общежитии. Надежда получить в будущем постоянную прописку и, возможно, собственное жилье приковывала «лимитчиков» к профессиям, которые у местных жителей популярностью не пользовались, однако при этом и они были недовольны набором новых «лимитчиков», видя в них конкурентов в очереди на жилплощадь.

Наверное, были и другие причины ограничения прописки. Сейчас, когда город распухает от наплыва миллионов людей, желающих его покорить, использовать в своих целях, «урвать» от его благ, мало что давая взамен, когда он задыхается от выхлопных газов тьмы автомобилей, становится понятной и оправданной прежняя советская политика.

Мне не была обещана ленинградская прописка с предоставлением городского жилья. Все зависело от многих факторов. От заветного жилья отделяли и испытательный срок, и разрешение власти. Замечу, что жилье предоставлялось бесплатно, ни о каких, как сейчас, миллионах речи не могло быть.

Верил ли я, что это сбудется? Скорее надеялся на чудо, так как стать в то время полноправным ленинградцем, да еще и со своей отдельной квартирой, когда большинство коренных горожан, блокадников ютились в многонаселенных общих квартирах, было, действительно, сродни чуду. Да и в «табеле о рангах» я занимал далеко не первые строчки для властных разрешений.

В начале ноября, поздним вечером, после окончания изнурительного совещания, управляющий трестом попросил меня задержаться. Когда мы остались одни, он сказал. —

Завтра решающий день, буду в Обкоме по твоему вопросу.

Я сразу понял, о чем идет речь, закивал головой, не зная, что сказать.

— Ты мне завтра вечером позвони, — продолжил начальник. — А лучше после работы загляни.

— Да, да, хорошо, — опять закивал я, не находя нужных для данной ситуации слов.

В важный для меня день я спокойно работать не мог, в голове вертелись различные варианты решения моей проблемы. Мучил вопрос, что делать, если не дадут разрешение. Придется уезжать в родной город или продолжать работать?

В обеденный перерыв, вспомнив про слова жены, что я зарос так, словно в лесу живу, а не в Ленинграде, пошел в парикмахерскую. Помню как сейчас: усадив меня в кресло, мастер, пожилая женщина, зачем-то отошла. Ее нет довольно долго. Терпеливо жду, обмотанный белоснежной парикмахерской пелериной. Волнение усиливается, лоб вспотел, страх за свою ленинградскую судьбу стучит в висках, сердце готово вырваться из груди. Вместо успокоения в парикмахерской я получил стресс. Решаюсь: недовольно кряхтя, высвобождаюсь из глубоких объятий парикмахерского трона и иду искать мастера. С возмущением нахожу ее среди группы людей, столпившихся у телевизора.

— Мадам, Вы куда подевались? У меня обеденный перерыв заканчивается! — сурово проговорил я.

От полученного ответа обомлел.

— Не видишь, Брежнев умер?..

— Как умер? Зачем? — задал я глупейший вопрос. Но и без ответа все было ясно: с телевизионного экрана смотрел на нас «наш дорогой Леонид Ильич», Генеральный секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, почти два десятка лет достаточно успешно руководивший великой страной.

«Нет! Зачем же ты сегодня умер, дорогой Леонид Ильич? — пронзила мой мозг беспощадная догадка. — Неужели денек подождать не мог? Кто ж в Обкоме в такой-то день документы мои будет рассматривать? Им там теперь не до таких мелочей, как моя прописка…»

Махнув рукой на стрижку, я побрел обратно на работу. Вечером не стал заходить в трест, управляющему тоже не позвонил. Зачем? Понятно, что мой вопрос не решен.

На другой день приехал на работу рано и сразу пошел по объектам. Я уже говорил, что тогда о сотовых телефонах у нас и представления не было, пользовались рацией, и проводная связь не подводила.

Часов в десять я был на строительном объекте, находился на самой верхней отметке, метров тридцать от земли. Вдруг вижу внизу женщину-сигнальщика, красным флажком машет, показывая на нас с прорабом.

— Чего это она? Что-то случилось? Узнай, — говорю прорабу.

Прораб включил рацию, которую мы использовали при монтаже конструкций, о чем говорил, я не слышал, ветер относил его слова. Потом прокричал мне:

— Это срочно. Вас ищет управляющий, звонила из треста секретарь.

Я спустился вниз быстро, добрался до телефона, с управляющим соединили мгновенно.

— Ну здравствуй, молодой человек, хотя какой же ты молодой, если памяти нет.

— Не понял, — бесстрастно ответил я.

— Чего тут непонятного, мы договорились с тобой вчера созвониться, а по возможности встретиться.

— Да. Но какая же встреча, ведь Брежнев умер.

— Но мы-то с тобой живы. Вот пока живы, быстро ко мне, а то по телефону можешь не так понять.

— А что понять?

Но в трубке уже пульсировали гудки.

Пока шел до треста, не допускал никаких предположений. Зачем волноваться, когда через несколько минут решится моя судьба. В данном случае — не я ей, а она мной управляет.

— Ну наконец-то! — встретил меня управляющий дружелюбным тоном. — Ты думаешь, я каждый день бываю в Обкоме и подписываю разрешения на прописку. Скажу тебе по секрету, сделал я это впервые. Нет, не присутствие в Обкоме впервые, туда-то меня часто вызывают, а вот разрешение, с которым я набегался по высоким кабине там, я получал впервые. Так что поздравляю тебя. Разрешение получено.

— Спасибо! — опять я не нашелся, что ответить. Сердце билось так громко, что мне казалось, за этим громом