Золотой иероглиф - Дмитрий Дубинин

— Скажите, сэнсэй, а такое название, как «Тодзимэ» вам что-нибудь говорит?

— Нет, — коротко и недвусмысленно ответил Юдзумори.

— «Рэкиси Токухон» — довольно известный журнал, — сказал Такэути, когда мы возвращались в Исияму от профессора. — Если бы в нем было что-то конкретное, господа якудза и господа хатамото не суетились бы в поисках черной кошки в темной комнате.

— Надо было спросить, неужели хатамото как таковые до сих пор существуют?

— Помнишь герб на поручении Кидзуми? Это герб тех самых даймё Юкинага, которым верно служили твои предки, Андрей. И предки Кидзуми — тоже. Даже мне удивительно, что весь этот антураж сохранился до сего времени.

— И плюс ритуалы, — сказал я, опять вспомнив харакири Кэнро в гостинице. — Странно, что у этих потомственных князей до сих пор в ближайших советниках остаются потомки именно тех самураев. И при этом в таких доблестных советниках. Кстати, я слышал, что сёгуны лишь формально подчинялись императору даже в древности, а на деле вертели им как хотели.

Сэйго усмехнулся.

— Хорошо, что эту гипотезу не услышал наш дорогой профессор. Его бы кондрашка хватила.

— Погоди, он же сам говорил: «великий Токугава»…

— Нет, Андрей, те европейские японисты, которые так полагают, относятся к японской истории так же объективистски, как и к своей собственной. Это неверный и несправедливый подход. Хвост не умеет вертеть собакой. Но умная собака может притвориться, что это действительно так, если ей подобное вдруг понадобится. Но и это не совсем точная аналогия. Кое-кто считает так: японский император — Сын Неба, ну и пусть и занимается своими небесными делами, а все земное оставит его верным слугам, которые в этом разбираются лучше… И, тем не менее, всегда готовы умереть за своего микадо, если понадобится.

— Ты хочешь сказать, что японское высшее общество лишь притворяется, что следует всем переменам, которые происходят вокруг?

— В 1871 году император лишь одним своим эдиктом заставил всех даймё бросить поместья и самураев, с тем, чтобы они навсегда поселились в Токио и жили на положении обычных японских граждан. В какой еще стране могло произойти такое? И, при этом, если вспомнить взаимоотношения самураев и их сюзеренов, логично было бы предположить массовую вспышку ритуальных самоубийств по всей Японии. А ведь такого не происходило. Какой вывод?

Я пожал плечами:

— Лучше подумать, с какой целью все это было сделано.

— Япония тогда открыла себя миру, — сказал Такэути, отчаянно пытаясь двигаться со скоростью хотя бы двадцати километров в час в громадной пробке, где мы имели несчастье застрять. — А теперь вспомни, как поступали так называемые великие державы со странами, где процветал феодализм и где не было сильных армий?

Я только присвистнул.

— А результат? — спросил Сэйго. — Уже в начале двадцатого века Япония имела такой мощный флот, что расправиться с вашей тихоокеанской эскадрой адмиралу Того было проще, чем расколоть орех. Или еще пример: речь императора после американской атомной бомбардировки. Казалось бы, все, полный крах духа Ямато, которым была проникнута вся японская экономика. Но что произошло на деле? Спустя не так уж много лет наши автомобильные и электронные корпорации пустили по миру многие американские фирмы, вызвав за океаном неслыханный кризис. Японии вроде бы запрещено иметь свою армию, так? А на деле наши силы самообороны подготовлены к различным неприятностям куда лучше вооруженных формирований в других странах.

Я продолжал молчать, думая над словами профессора Юдзумори о том, сможет ли человек, выросший в России, стать стопроцентным японцем, и приходил к выводу, что историк прав.

Сэйго высадил меня у дома, где я снимал комнату, а сам поехал, как он выразился, восвояси. Меня он еще ни разу не приглашал к себе, ссылаясь на сложную обстановку в доме, но показал небольшое двухэтажное здание поблизости, скромное по местным меркам, и оставил номер телефона, сказав, что если понадобится, я могу звонить ему хоть в три часа ночи.

Дома меня ждал сюрприз — открытка от Юмико. Простыми английскими фразами там было написано, что она ждет меня в сквере Маруяма у статуи Будды завтра в пять часов вечера (видимо, письменно излагать свои мысли по-русски было ей еще труднее, чем вслух). Я не понял по штемпелям с иероглифами, откуда пришла открытка, но подивился оперативной работе местной почты. А также и тому, что наше знакомство столь быстро стало приносить плоды. Пусть даже завтрашняя встреча окажется лишь просто встречей, и то здорово.

Я вышел на крыльцо покурить. Мои соседи — молодая семейная пара, в чью комнату имелся отдельный вход —, довольно громко препирались. Впрочем, вчерашний вечер у них тоже начался с ссоры, зато потом они устроили такое секс-шоу со вздохами и стонами, что я сумел уснуть лишь в третьем часу ночи. То ли им невдомек, что тонюсенькие стенки пропускают малейший шорох, то ли здесь не принято стесняться того, что является естественным…

Стало смеркаться, потянуло прохладой. Мне совсем не хотелось возвращаться в бумажную клетушку, но вариантов больше не было никаких. Разве что пойти прогуляться?

Я даже и сам не понял, как ноги вынесли меня на неширокую улицу с двух— и трехэтажными домами. Улица вела к центру городка, где сверкали разноцветные огни. Конечно, уж никак не известная всем токийская Гиндза, но наверняка то, что я найду там, окажется намного лучше тесной и темной комнаты с бумажными стенами!

Настоящих гейш (на что я так надеялся) мне тут не довелось увидеть. В дискотеке гремела европейская музыка, терпко пахло потом, парфюмерией и табачным дымом. И не только табачным, если я что-то в этом понимаю. Молодые японцы и японки (последние были одеты весьма скупо), озаряемые вспышками цветомузыки, не обращая ни на кого внимания, прерывисто дергались в танце.

И все же я понял, что меня тут заметили. Несмотря на то, что все, казалось, заняты только собой и своими ощущениями от музыки и наркотиков, стоило лишь подойти к стойке бара, как вокруг меня словно само собой образовалось пространство. Спиной я чувствовал, что на меня устремлено множество взглядов. Не враждебных, не неприязненных даже, а каких-то оценивающих. «Гайдзин»[9], — донесся до меня чей-то голос.

Я заказал крепкий коктейль, выпил его и поспешил ретироваться, сказав себе: не твое это место, Маскаев. Правда, это относилось, если честно, пока только к этой дискотеке.

Другое заведение оказалось потише и напоминало захолустное кафе (не по российским, конечно, понятиям). Здесь вместо бьющего по глазам света царил мягкий полумрак, а грохочущему ритму предпочитали нечто спокойное, видимо, японское, хотя и стилизованное под Европу. Посетителей было немного и, похоже, в основном семейные люди.

Прикидывая, во сколько мне обойдется здесь выпить-закусить, я обнаружил, что в одном из углов зальчика сидят девушки. (А почему бы нет, черт возьми?)