Коммунисты - Луи Арагон

прикусила язык. Вернуться в Париж… Жан… его темные глаза… — Я думаю, — сказала она, — ты как-нибудь справишься дома один, без прислуги.

— Ну конечно! Попрошу консьержку прибирать спальню, а обедать буду в ресторане…

Должно быть, обо всем уже договорился со своей шведкой. Пусть себе блаженствуют! Сесиль больше не хотела быть с Фредом и боялась вновь увидеть Жана… Надо остаться в Пергола.

— Знаешь, я все-таки поеду с тобой, — сказала она, и как только у нее вырвались эти слова, рассердилась на себя, но было уже поздно.

Супруги де Котель предпочли остаться. Восторженные чувства Симона, вызванные неожиданным пактом, успели поостыть. Поразмыслив, он вспомнил, что он против войны, что бы там ни было. Стало быть, для него лучше не лезть на глаза: господин д’Эгрфейль посоветовал ему взять обратно жалобу на Кериллиса: Симон подал на него в суд за то, что Кериллис говорил о его связях с Абецом. Ингрид Сведенсен получила письмо из своего посольства: ей рекомендовали вернуться в Стокгольм.

— Так, значит, действительно, будет война? — сказала Сесиль.

— Вот дура! — возмутился Никола. — Конечно, будет. Этo же яснее ясного.

А если действительно начнется война, как же сложатся отношения с Фредом? Вся жизнь должна будет измениться. Но ведь невозможно принять решение сразу. Невозможно вдруг заявить, что она хочет разойтись с Фредом. Между ними не произошло ничего такого, что оправдало бы в глазах других людей… нет, не то… другие — это неважно. Но в ее собственных глазах… Она не могла свыкнуться с мыслью о разводе. Ведь ей шел только двадцать второй год, и развод с мужем, полный разрыв с единственным мужчиной, вошедшим в ее жизнь, казался ей бесконечно трудным.

По правде говоря, она была еще девочкой и боялась непоправимого, боялась остаться одна, без защиты от полуосознанной, непокорной страсти, за которую она себя корила: какое, право, безумие! — чувствуя, как эта страсть нарастает в ней; она страшилась остаться безоружной в ее власти, когда уже не будет предлога от нее бежать — ни мужа, ни требований долга; она боялась любви Жана, этого большого ребенка, у которого по-детски дрожали губы, о котором она думала в разлуке еще больше прежнего, с которым она не хотела больше видеться никогда, никогда, что бы ни случилось, давала себе в этом слово и вдруг чувствовала, что нехватит на это сил… А теперь вот война… Пока не было войны, все это оставалось их личным делом. Но если будет война, сразу же в их драму — или в комедию, как хотите, — ворвется извне что-то новое. Тогда всякий и каждый получит право судить об их отношениях. Да и не только это… Их личная драма станет частицей огромной всеобщей драмы, и тогда стремление к счастливой развязке только для себя будет каким-то кощунством. Война — несчастье для всех, а значит, несчастье и для них, и притом надолго.

Итак, они возвратились в Париж. Ехали туда в автомобиле, захватив с собой Ингрид Сведенсен (горничную Эжени отправили поездом). Машину вел Фред, Сесиль сидела рядом с ним, а Ингрид одна — на заднем сиденье. Никола в последние дни опять била политическая лихорадка. Он принял участие в налете на помещение комитета компартии в Байонне. Его так и распирало от гордости, смотреть было противно. Никки сказал, что «репатриируется» самостоятельно.

На дорогах то и дело проверяли документы. Из Пуатье двигались войска. Машина мчалась со сказочной быстротой: последняя модель Виснера, выпуска тридцать девятого года. Фред, думая о чем-то своем, вдруг заявил: — А мы, знаешь, как раз в ноябре или в декабре выпустим танкетки. Быстроходные! Просто чудо!

— Как раз ко времени, — машинально ответила Сесиль. Фред расхохотался: — Неплохо сказано. — Ингрид спала сладким сном. У нее всегда так… только завертятся колеса — готово! И не добудишься.

Едва приехали в Париж, Фред отправился навестить дядю. Автомобильный магнат жил в собственном особняке на бульваре Перейр. Фреда он принял в кабинете с просторной верандой, украшенной индийскими лаками; на мольберте стояла одна из прославленных картин Шардена. В детстве, когда Фред входил сюда, его неизменно охватывало благоговейное чувство. Он знал, какая сумма заплачена за Шардена. Чувство это оказалось стойким: Фред испытывал его и теперь, глядя на старика Виснера. Сколько ему? Семьдесят один или семьдесят два… А ведь все такой же — высок, строен, держится прямо. Только вот лицо стало потемнее, побелели волосы, а усы как будто чернее прежнего. Красит он их, что ли? Да появились желтые пятна на руках. С первого взгляда видно было, что они с Фредом одной породы, хотя и разной масти. Виснер поглядывал на племянника с некоторым удовольствием, словно на племенного жеребца. Что ж, думал старик, отмечая его непринужденные манеры, здоровье и силу, — недурно. Из прочной лонвийской стали.

— Ну как, Фред? Получил броню? Отлично! Не вижу ни малейших оснований к тому, чтобы тебе торчать на линии Мажино. Говорят, правда, что война эта только для проформы: договор с поляками — надо же… Но что-то не верится… Так, значит, Симон остался в Пергола? Трусит, а? Что ж, поставь себя на его место. А в общем все это не так страшно, как кажется. Например, мы покупали моторы на заводах Шкода, — знаешь, да? Так вот, я получил заверение от одного лица, через которое я имею возможность неофициально сноситься с графом фон Вельчек, что Гитлер разрешит вывезти моторы, даже если у нас будет война с Германией…

— Как? Разве это возможно?

— Вот младенец! Очень многое возможно, не только это. И вообще Симон совершенно напрасно в штаны наделал. Вовсе не им Даладье будет заниматься. Правительство намерено применить закон «об организации нации в военное время». Оппозиция стала уже не та, что в прошлом году. То же самое лицо сообщило мне под большим секретом, разумеется, о разговоре Бонне с фон Вельчеком: отсрочить выборы, запретить собрания, образумить коммунистов — вот за что правительство возьмется прежде всего… И какой-нибудь Симон де Котель их вовсе не тревожит.

— А тесть мне говорил…

— Твой тесть? И не упоминай, пожалуйста, об этом субъекте. Я его физиономию видеть не могу. Дочка у него прелесть, но сам он… пятки лизал социалистам в тридцать шестом году! Таким вот гусям мы и обязаны Матиньонским соглашением[105]… И еще этот — Адриан Арно, хотя ты, кажется, у него познакомился со своей женой?