Актриса - Энн Энрайт

к щеке. Пластиковый топорик я сфотографировала и отправила фото с вопросом:

«Хлам?»

Через секунду пришел ответ:

«Топор».

Еще через пару минут пришла картинка с розово-серой мультяшной летучей мышью.

«Когда домой?» – спросила я, но на этот вопрос ответа уже не получила.

Памела в Уотерфордской больнице, на дежурстве. В ее комнате, как всегда, образцовый порядок. Заходя сюда, я каждый раз ощущаю легкий укол совести. Как будто она догадается.

«Ты что, заходила в мою комнату?»

Я осторожно, но очень тщательно осмотрела комнату, внушая себе, что кольцо взяла Памела – разумеется, кто же еще. Она и раньше постоянно брала мои маникюрные ножницы, мой сантиметр, мои ключи. В детстве они с Максом обожали играть всякими мелкими предметами. Во мне на мгновение проснулась забытая злость, когда я вспомнила, как они утаскивали то шнурок от выходных туфель отца, то нужный проводок, то зарядку гаджета. «Я просто… – начинала объяснять она, – я просто хотела…» – очевидно, имея в виду некий катастрофический замысел. Я долго была убеждена, что дети поставили своей целью довести дело до беды – выходишь утром из дома, а вместо дорожки к калитке – яма.

А может, они просто хотели, чтобы мы побольше бывали дома, подумала я, открыла платяной шкаф Памелы и один за другим обшарила все ее карманы. Безрезультатно. Нашла только карту памяти от фотоаппарата, которую достала и переложила на видное место на полке – любопытно, какие фотографии на ней хранятся.

На чердаке у меня обустроен кабинет с потолочным окном, из которого видны небо и пролетающие птицы. Но под крышей быстро становится жарко. Кроме того, мансарда завалена бумагами, поэтому иногда я тайком пробираюсь в ее комнату поработать. С таким чувством, будто совершаю что-то противозаконное. Во всем доме эта комната самая аккуратная, а окнами выходит на север. Мне нравится представлять себе, как Памела здесь росла, медленно, ужас как медленно, вытягиваясь в длину кровати.

А потом наступил день, когда она перестала брать мои вещи. Была ничем не примечательная суббота; она подвела глаза моим карандашом, а потом вернула его в мою косметичку. Она вышла из оцепенения детства и превратилась в хорошего взрослого человека. Моя красивая девочка. Не брала она кольцо. Она никогда бы так не поступила.

Мне было приятно сидеть на ее кровати и думать, какая она у меня умница. Потом я набрала ей сообщение:

«Салют».

«Ну».

Я поняла, что дальше этого мы вряд ли продвинемся.

«Где бабушкино кольцо???»

(Смайлик закатывает глаза)

«Я серьезно».

(Два сердечка)

Мне так захотелось оказаться с ней рядом, что пришлось прилечь на ее кровать, чтобы моя любовь не выплеснулась через край.

Обыскав комнаты детей, я решила осмотреть весь дом более методично: справа налево и сверху вниз. Но выдерживать этот порядок было невозможно, потому что я то и дело сбивалась, охваченная внезапным озарением: оно наверное там, нет, наверное там. В некоторых местах я рылась по многу раз: не потому, что кольцо могло там лежать, а потому, что мне не верилось, что его там нет. Я в пятый раз проверила ночной столик, перетряхнула белье в комоде. В серванте нет, и в старой чашке китайского фарфора нет, и в чертовом чемодане под лестницей нет.

Я его спрятала. Я потеряла материнское кольцо потому, что больше всего на свете боялась его потерять. Теперь я злилась, но не на кольцо, а на собственную глупость и на то, что в довершение всего теряю и память. Внезапно меня охватила ярость из-за всех потерь, которые я уже пережила, и тех, что еще ожидали меня впереди. Я перевернула пару сапог, стоявших на нижней полке шкафа, с безнадежностью провела рукой по книжным корешкам и наугад вытащила несколько томов. Раскидала по полу свою жизнь.

Оно пропало. Я поднялась в спальню, села на краешек кровати и схватилась за голову. Надо перестать искать и постараться вспомнить, где оно лежит. Чтобы найти, надо отпустить.

Сначала надо оплакать потерю.

Но мне совсем не хотелось плакать. Зато хотелось что-нибудь пнуть. Я решила чуть остыть, пойти вниз и заварить чаю. На пороге комнаты я в досаде ткнула вешалкой стоявшую на шкафу сумку, и она упала мне в руки. Внутри оказалась жестяная коробка, а в ней перекатывались четыре булавки.

Я прокричала твое имя, но тебя не было дома.

* * *

За год до смерти моя мать передала Национальной библиотеке кое-какие документы. Я навела справки, и мне сообщили, что она отдала три коробки бумаг. По большей части это были театральные программки и афиши, а также сценарий «Священной войны Маллигана» с пометками, сделанными рукой Ласло Молнара. Я пошла в архив и провела несколько дней, с горьким восторгом делая выписки и собирая пригодную к использованию информацию.

В поисках Деса Фолана я обзвонила семь церковных и государственных учреждений. В одном мне сказали, что он сейчас в Буэнос-Айресе, в другом уверили, что в Эквадоре. Мне постоянно снилось помещение архива – комната-коробка с рольставнями, в которой хранилось «наследие» моей матери, что бы под этим ни подразумевалось. В том числе ее личные вещи. Пара белых лайковых перчаток с автографом Чарльза Лоутона. Стул, на котором любил сидеть Алек Гиннесс, когда бывал в городе. Ее награды! Большие куски стекла или металла, тяжелые, часто заостренные вверху, один из которых казался таким опасным, что мы убрали его подальше, чтобы никто не поранился. Во сне они не были потеряны, я просто забыла, где они лежат. И однажды ночью, стыдно признаться, я увидела в углу Китти с тряпкой в руке.

Я проснулась с печальной мыслью, что дом мы расчистили в страшной спешке. Я почти не помню, как это было. Никакой ячейки хранения мы не завели. Что-то упаковали, что-то выкинули. Часть вещей раздали, остальное продали настолько дешево, что едва хватило оплатить аренду фургона. И Китти давно уже не было. Она умерла пятнадцать лет назад.

Однажды я познакомилась с французом, который какое-то время жил в Дублине.

– Вы, ирландцы, удивительные люди, – сказал он. – У нас была уборщица, которая за работой пела.

– Да неужели? – сказала я.

Китти не пела. Китти вздыхала. У нее была нитка пластмассовых бус и выходное платье из темно-синего крепа. Она носила шуршащий при ходьбе нейлоновый халат «профессионального» голубого цвета, и от нее исходила сладкая скипидарная смесь запахов: тряпок, карболки и пота. Когда я была совсем маленькой, в обед я забиралась к ней на колени, и мы сидели под звуки радио перед раскрытым на столе «Вестником Пресвятого сердца». Я теребила отвисшую кожу у нее