Малахов курган - Сергей Григорьев

– Что вздыхаешь, юнга? – спросил Веню сосед. – Кого жалко?

– Себя, – ответил юнга.

Матросы тихо переговаривались.

– Дать бы залп на огонек по нижней батарее! Вот бы забегали! Как тараканы в горячем горшке.

– Не донесет!

– Ну да, не донесет! Ваше благородие, разрешите по нижней батарее всем бортом… – попросил кто-то из матросов.

– Не надо, братцы! Догадаются – беда! Складно все вышло.

– Не очень-то складно. Вон Федя Бабунов с разрубленной головой лежит…

В английских окопах и внизу, и слева рожки заиграли тревогу. И позади далеко, должно быть на редуте Кантробера, запели трубы.

– Надо уходить! – приказал Завалишин. – Шанцевого инструмента не брать: идти нам далеко.

– Дозвольте, ваше благородие, английский топорик на память взять, – попросил Мокроусенко.

– Бери… Собирайтесь, молодцы, мы свое сделали.

Матросы беглым шагом пошли с батареи к оврагу. У всех матросов было на плече по два ружья, из чего Веня понял, что на батарее остался не один Федя Бабунов.

Веня с Мокроусенко очутились впереди. Юнга был недоволен.

– Ты хоть топор взял, а я с пустыми руками.

– Чего же ты, хлопчик, зевал?

Отряд спустился в Доковый овраг и пошел к Севастополю по его дну. Когда миновали кручу, где пришлось раньше, идя в гору, таиться, с гребня обрыва затрещали вразнобой выстрелы. Опасное место миновали бегом и на уровне брошенной французами траншеи остановились передохнуть.

– Ваше благородие, дозвольте нам с хлопчиком прямиком на «Камчатку»: юнга наш до маменьки просится. Да не забудьте, ваше благородие, что мы с ним три орудия заклепали: Могученко-четвертый и Мокроусенко Тарас, – на каждого приходится орудия полтора-с…

– Спасибо, Мокроусенко. Не забуду… Ступай, юнга, домой. Спасибо и тебе за службу.

– Будьте здоровеньки, не забывайте, товарищи, Тараса: в случае награды – три кварты горилки[299]за мной…

Матросы засмеялись.

Уже брезжил рассвет. Мокроусенко с Веней полезли в гору прямиком к Камчатскому люнету. В брошенной французами первой траншее они увидели две оставленные медные мортирки.

Мокроусенко остановился и сказал:

– Вот и тебе, хлопчик, трофей. Хочешь, я тебе медную «собачку» подарю? Нехай тявкает с Малахова по своим…

– Ишь ты, подарил! Мне ее и не поднять…

– А Тарас на что?

Мокроусенко отбил мортирку от деревянного станка, отдал топор Вене, крякнув, поднял мортирку на правое плечо и зашагал в гору к Камчатскому люнету.

Утром все открытое пространство перед Камчатским люнетом казалось расцветшим: после ночной битвы поле пестрело одеждами павших. Синие куртки, красные штаны, белые рубашки тех, с кого успели стащить мундиры, делали буро-зеленые холмы похожими на поле пестрых маков в цвету. Серые шинели убитых русских солдат нельзя было отличить от камней, разбросанных по полю. Но вдруг иные из серых камней начинали двигаться, раненые поднимались, вставали, воздевали вверх с мольбой руки, падали снова и пытались ползти к своим. Наверное, они взывали о помощи, но крики не были слышны из-за грохота канонады. Начавшись ночью, пальба к утру усилилась. Английские батареи Гордона и Чапмана молчали. За них говорили остальные. Французы и англичане сосредоточили весь огонь на левом фланге Севастопольской обороны.

Тысячи снарядов осыпали Камчатский люнет, редуты за Килен-балкой и Малахов курган. Неприятель мстил за урон, понесенный прошедшей ночью.

Вылазка удалась вполне. На бастионах, в казармах и в штабах кипели разговоры и споры о ночном бое. Горчакова и его генералов удивили отвага и настойчивость в атаках той пехоты, которая при Меншикове неизменно терпела неудачи в поле. Вот как утром рисовалось ночное дело. Выбив зуавов[300]из первой линии окопов против Камчатского люнета, солдаты ворвались на плечах бегущего противника в траншеи, несмотря на его сильный огонь. Загорелся ожесточенный рукопашный бой: дрались штыками и прикладами, одни заваливали других турами и камнями, в то время как позади саперы исправляли передовые окопы, отчасти уже переделанные французами для себя. На помощь французам спешили резервы.

Потом узнали, что французы в эту ночь готовились атаковать Камчатский люнет и редуты за Килен-балкой силами до 30 тысяч штыков.

Генерал Хрулев не дал французам усилиться и послал в бой все резервы. Французы отступили к первой траншее. Солдаты Камчатского полка ворвались в траншеи и опрокинули орудия. Моряки Будищева выбили англичан из окопов перед Третьим бастионом и засыпали траншеи, в то время как Завалишин овладел верхней батареей Гордона. На Зеленой горе матросы под командой лейтенанта Бирюлева оттеснили англичан за батарею Чапмана и заклепали на ней орудия.

Хрулев считал, что цель вылазки достигнута, и приказал отступать, но это оказалось неисполнимым. Разгоряченные солдаты не слушали сигналов отбоя, полагая, что эти сигналы подаются французами: к такому обману те прибегали нередко. Преследуя бегущего неприятеля, солдаты неудержимо стремились к вершинам холма, между Доковым оврагом и Килен-балкой, чтобы овладеть английской Ланкастерской батареей и французским редутом Канробера. Хрулев разослал всех своих ординарцев и адъютантов, чтобы удержать наступающих: им угрожало поголовное истребление, если бы вступили в дело огромные резервы французов. Наконец на рассвете наступательный порыв иссяк, и войска, унося раненых, отступили под защиту артиллерии бастионов.

Всех раненых подобрать не удалось. Поэтому 11 марта из Севастополя был выслан парламентер с предложением перемирия для спасения живых и погребения мертвых, оставшихся на поле битвы. Перемирие было назначено на полдень 12 марта.

Время перемирия прошло. Тела убитых убрали с поля. Унесли раненых. Иные из них остались в живых, проведя сорок часов без помощи, пищи и воды.

Раздались снова звуки рожков. Русские и французы разошлись в разные стороны. Белые флаги упали, и в ту же минуту с французских и английских батарей раздались орудийные залпы по валам, еще усыпанным народом. Началась пальба и с русских батарей.

Первое за шесть месяцев войны в Крыму перемирие продолжалось всего два часа.

За вылазку 10 марта на команду стрелков мичмана Завалишина определили три Георгиевских креста и три медали с надписью: «За храбрость» – нестроевым. Узнав об этом, Мокроусенко задумался. Нестроевых на вылазке Завалишина было всего трое: Мокроусенко, Могученко-четвертый и батальонный цирюльник Сапронов. Легко было догадаться, что три медали им и назначаются, а Мокроусенко надеялся получить крест и, уверенный в том, что получит, находился в отличном настроении. Он сам стал за верстак в мастерской, сработал для медной мортирки Могученко-четвертого станок на трех колесах из дубового лафитника[301]. Любуясь своей работой, Мокроусенко запел: