Олива Денаро - Виола Ардоне

«Нора, Нора!» – позвала синьора Шибетта. Дородная фигура дочери едва втиснулась в дверной проём, а в её улыбке не было и тени приязни: в конце концов, из них двоих именно ей выпало навсегда остаться с матерью, в то время как фотография Мены, выходящей из церкви, красовалась на самом видном месте, на полке буфета. Я тоже подошла взглянуть на снимок, где, окружив молодожёнов, стояли вы все. Помню, Маддалена одолжила мне для церемонии модную блузку, но я в итоге решила не ездить: достаточно и того, что сам этот брак случился исключительно по моей вине. Работы для тебя и Козимино больше не подворачивалось, Антонино Кало пришлось задействовать партийные ресурсы, речь даже зашла о переезде на «большую землю», но тебя мучила боль в сердце, а моего брата – ностальгия по дому. Тут-то, посчитав, что лучшего времени не найти, и объявилась Шибетта. Она предложила Козимино любую из дочерей на выбор, в придачу к изрядному куску её фамильных земель, находившихся аж на другом конце провинции. Два дня и две ночи он без устали прикидывал все за и против, пока, наконец, не заявил Шибетте: «Возьму Мену». Невеста была на свадьбе в платье, которое я не так давно сама и вышила, жених – в костюме новоявленного тестя, правда, изрядно подвёрнутом, а дон Иньяцио, благословляя их, произнёс: «Пока смерть не разлучит вас». Он ещё не знал, что совсем скоро, после принятия закона о разводе, достаточно будет адвоката и судьи, чтобы разделить то, что соединил Бог. А через пару лет родилась Лия.

Козимино – вот кто на самом деле спас нашу честь. Выбрав золотые обручальные кольца, а не дробовик, он пожертвовал собой ради семьи, и ты позволил ему это сделать, как раньше позволил Фортунате. И только для меня потребовал свободы, только меня вёл меня под руку через весь город, чтобы бросить вызов неписаным законам чести и бесчестия. Что за особую любовь ты ко мне питал, чего особого ожидал, каким испытаниям хотел подвергнуть?

Неужели всё дело в баббалучах, в умении говорить, не сказав ни слова, в тайных рукопожатиях, едва-едва, или в жёлтой краске, капавшей с кистей в тот день, когда мы, сговорившись, покрасили курятник?

71.

Вот уж не думал, что от той краски куры сдохнут. Бывает, на вид вроде симпатично, а внутри таится яд. Как в тот раз, когда я отвёл тебя в кондитерскую, к нему.

Машина ползёт не быстрее пешехода. Добравшись до города, Козимино разом растерял всю свою браваду и теперь лишь озирается по сторонам, будто снова стал тем хилым, тощим парнишкой, каким когда-то был. А площадь ничуть не изменилась, двадцать лет – как один день: церковь, участок карабинеров, два бара с выставленными наружу столиками да витрина кондитерской.

Мы останавливаемся прямо перед ней, и то мгновение сразу всплывает у меня в памяти. Я ведь тебя зачем к нему отвести хотел? Чтобы все сомнения развеять. А вдруг именно такому, как он, и под силу сделать тебя счастливой? Ну, это я так полагал, хотя признаюсь честно: пожалуй, на всем белом свете, не сыскать мужчины, которого я мог бы рядом с тобой представить. И ведь нет чтобы свободу выбора дать – сам за тебя решать полез. Даже под руку взял не поддержки ради, а чтобы отвести туда, куда я велел, услышать из твоих уст слова, которые я хотел услышать. Хуже тех отцов, что с лупарами шастают, себя повёл, хуже тех, кто требовал, чтобы им руки целовали. Не хотел тебя, как Фортунату, мужу-тирану отдать, а всё равно потерял, хоть и иначе. Видать, такова наша родительская доля – детей терять. И самое лучшее, что только может сделать отец, – просто отойти в сторону, не удерживать.

После суда ты уехала в Неаполь, и в городе меня уже ничего не держало: ни земля, ни птица, ни дочери. Фортуната, спасаясь от пересудов, уже успела к тому времени перебраться в столицу и почти сразу, благодаря Маддалениной подруге, устроилась на завод, банки с консервированными помидорами закатывать. У нас с твоей матерью аж глаза на лоб полезли, когда она нам сообщила. Скажите пожалуйста: и эта девица, такая вся из себя утончённая, теперь что ни утро надевает рабочий комбинезон да карточку пробивает!

Ну, а как молодые в Раписарду уехали, в женины владения, мы с ними подались: что одним-то оставаться? Козимино, конечно, за эти годы молодцом себя показал: Шибеттины земли, считай, заброшены были, а он их снова в оборот взял. Веришь ли, апельсины даже на континент экспортирует!

И знаешь, что в итоге, Оли? Тот сытно живёт, кто свой хлеб жуёт. Фортунатин новый муж на этом же заводе профсоюз возглавляет, и руки, в отличие от прежнего, распускает, только чтобы лишний раз женушку приобнять. Мена с Козимино нас каждое второе воскресенье на обед приглашают, и сдаётся мне, всё у них сладилось: эти двое сроднились, хотя ни жестом, ни словом друг другу не навязываются.

Знаешь, дети – как семена, что ветер к тебе на участок забросит, а они возьми и всходы дай: поначалу, пока не подрастут, даже и не поймёшь, что за плод принесут. Я думал, у меня три чахлых стебелька, а они, гляжу, могучими деревьями обернулись, вон, все плодами усыпаны. Выходит, и засоленная земля в свой срок родит.

72.

И засоленная земля в свой срок родит: этому меня научил ты, па, твои руки: копавшие, сеявшие, подрезавшие, поливавшие. Аккуратно, чтобы не помять лепестки, укладываю букет ромашек в сумку и, ускорив шаг, направляюсь к последнему пункту маршрута.

В классе я первым делом завела книжную полку и несколько горшков с цветами. И теперь в конце каждого дня кто-нибудь из детей читает вслух, а остальные занимаются растениями. Синьорине Розарии наверняка бы понравилось: кто знает, может, я и в школу вернулась только ради того, чтобы принести с собой память о ней.

Со временем среди учеников начали появляться и дети моих одноклассниц: две девчонки-погодки Крочифиссы, обе, в мать, смуглые, с глазами-угольками; старший сын Розалины – другой у неё ещё в детском саду, а третьего носит в животе; малышка Тиндары, светловолосая, зеленоглазая – эту я сразу узнала: как две капли воды похожа на человека с фотографии, которую её мать показывала мне возле церкви.

«А ведь ты была права, – откровенничает Тиндара, отловив меня после школы, когда заходит за дочерью, – это на мордашку его смазливую я