Мы живые - Айн Рэнд

— Я написала ее от руки и положила к вам на стол.

— Ах да, конечно… Я видела ее, но не знала, что ее нужно отпечатать. У меня в машинке лента порвалась.

— Товарищ Аргунова, утвержденная заявка на новую ленту для машинки у вас?

— Нет, товарищ Битюк.

— А где она?

— В кабинете у товарища Воронова.

— А почему там?

— Он еще не подписал ее.

— А другие подписали?

— Да, товарищ Битюк, подписали товарищи Семенов, Власова и Переверстов, но товарищ Воронов еще не вернул.

— Некоторые не осознают огромного культурного значения нашей работы, — распалилась было товарищ Битюк, но, заметив пристальный и подозрительный взгляд девушки в кожаной куртке, услышавшей критику в адрес начальника, поспешила поправиться: — Я имею в виду вас, товарищ Аргунова. Вы не проявляете в работе пролетарскую сознательность. Вы должны проследить за тем, чтобы заявка была подписана вовремя.

— Хорошо, товарищ Битюк.

Часами Кира, бледная и худая, в своем старом выцветшем платье, подшивала документы, справки, отчеты, доклады, заявки, чтобы навечно похоронить их в архиве; она пересчитывала книги — стопы, горы книг в красно-белых обложках, которые еще пахли типографской краской и предназначались для отправки в деревенские клубы: «Что мы можем сделать для стирания граней между городом и деревней», «Красный крестьянин», «Азбука коммунизма», «Товарищ Ленин и товарищ Маркс». Постоянно раздавались телефонные звонки; приходили и уходили какие-то люди, которых следовало называть «граждане» и «товарищи»; словно пластинка патефона, нужно было постоянно призывать, подражая товарищу Битюк: «Итак, товарищи, наше участие в смычке…» или: «Культурный прогресс пролетариата, товарищи, требует…» Иногда в управление забредали и сами «товарищи» крестьяне. Они выстраивались за низкой некрашеной перегородкой, одной рукой робко теребя шапку, а другой — почесывая затылок, и медленно кивали, непонимающе уставившись на Киру, говорившую им:

— …для вас назначена экскурсия в Зимний дворец, где вы можете ознакомиться с тем, как жили цари и как они угнетали трудящихся, затем…

Бородатые крестьяне в ответ мямлили:

— Товарищ, мы по вопросу о нехватке зерна…

— …а после экскурсии — лекция «О неизбежном крахе капитализма».

После ухода крестьян Нина и Тина осторожно обнюхивали место, где те стояли, и смотрели, не осталось ли каких-либо пятен на деревянном полу. Однажды Кира увидела, как Нина что-то раздавила ногтем большого пальца.

В то утро, поднимаясь по лестнице, Кира взглянула на стенгазету, выпускавшуюся, как и в других учреждениях, работниками Дома Крестьянина после того, как содержание отредактируют в партбюро. Ее вывешивали на самое видное место, для «повышения морального духа и сознательности коллективного труда» и для «распространения классово важных новостей и конструктивной пролетарской критики».

Стенная газета Дома Крестьянина представляла собой квадратный метр бумаги с колонками машинописного текста и заголовками, нарисованными красным и синим карандашами. В ней была неизменная передовица о том, «что каждый из нас должен сделать для решения проблемы смычки города и деревни», юмористическая статья «Как мы проткнем пузо капиталистам», сопровождаемая изображением сидящего на унитазе толстого господина в шелковом цилиндре, а также — стихи местного поэта под рубрикой «В ритме труда». Были в ней и многочисленные «конструктивные критические заметки»:

«Товарищ Надя Чернова носит шелковые чулки. Пора ей напомнить, что такая роскошь — это не по-пролетарски».

«Некоему руководящему товарищу вскружила голову его высокая должность, и он бывает груб и несдержан даже с членами комсомола. Мы помним, что под сокращение штатов попадали и не такие головы; помните и вы, товарищ N…»

«Товарищ Е. Овсов слишком многословен, когда его спрашивают о деле. Это ведет к потере ценного времени и совсем не по-пролетарски».

«Хорошо известный всем нам товарищ постоянно забывает выключать свет в туалете. Товарищ, электричество достается государству не бесплатно».

«Товарищ Кира Аргунова проявляет недостаточно классовой сознательности. Товарищ Аргунова, время буржуазного высокомерия прошло».

Она стояла неподвижно, слыша, как бешено бьется ее собственное сердце. Игнорировать критику в свой адрес со страниц всемогущей стенгазеты не осмеливался никто. Все читали ее внимательно и немного нервно, почтительно принимая вынесенный приговор: от Нины и Тины до самого товарища Воронова, потому что стенгазета была голосом общественной сознательности. Никто, даже Андрей Таганов, не мог спасти тех, кто был заклеймен стенгазетой как «антиобщественный элемент». Среди сотрудников ходили слухи о предстоящем сокращении штатов, и Кира почувствовала неприятный холодок. Она подумала, что Лео вчера поужинал лишь пшенной кашей и что кашель его стал ужасным.

Сидя за своим столом, она гадала, кто и почему мог донести на нее в стенгазету. Кира была очень осторожной и ни разу даже словом не обмолвилась против Советской власти. По усердию и энтузиазму в работе ее можно было сравнить лишь с самой товарищем Битюк. Она никогда ни с кем не спорила и не отвечала никому грубо, чтобы не нажить себе врагов. Быстро пересчитывая тома Карла Маркса, она беспомощно, лихорадочно спрашивала себя: «Неужели, неужели я все еще отличаюсь от них? Но как они об этом догадываются? Что я такого сделала? А может, не сделала?»

Когда товарищ Битюк отлучалась, а такое случалось довольно часто, вся работа в кабинете замирала. Все собирались вокруг столика Тины, где начинались целые совещания о том, что в кооператив забросили симпатичный набивной ситец, из которого получаются очаровательные блузки; о том, что в частном ларьке на рынке продавались тончайшие хлопковые чулки, совсем как шелковые; и, конечно, о любовниках, в особенности о любовниках Тины. Она считалась самой симпатичной в отделе и пользовалась успехом у мужчин. Еще ни разу не случалось, чтобы она появилась с ненапудренным носом, подозревали даже, что она красит тушью ресницы; и кое-кто из мужчин был замечен поджидающим ее после работы. Несмотря на то, что во всех обсуждениях решающим было мнение девушки в кожаной куртке, так как она была членом партии и, следовательно, непререкаемым авторитетом, когда разговор заходил о любовных делах, тут она уступала Тине. Она со снисходительной улыбкой и плохо скрываемым любопытством слушала, как Тина рассказывает шепотом:

— А тут Мишка звонит в дверь, а у меня-то -— Ивашка в одних кальсонах. А Елена Максимовна, соседка, кричит: «Тина! Тут к тебе пришли!» И тут же заваливается Мишка и видит Ивашку в одних кальсонах. Вы бы видели его лицо! Умора! Честное слово, умереть со смеху! Я тут же ему и говорю: «Милый, дорогой! Это Иван, сосед, он живет с Еленой Максимовной и пришел ко мне за аспирином». А Елена Максимовна-то кричит: «Конечно, он живет со мной. Пойдем ко мне, дорогой». И что, вы думаете, этот вшивый Ивашка отказался?

Молодой человек, который был кандидатом в члены партии, не участвовал в этих разговорах, а скромно сидел за своим столом, время от времени делая замечания: «Товарищи женщины! Вы рассказываете вещи, которые мне, как серьезному гражданину и кандидату в члены партии, слушать стыдно!»