12 месяцев. Необычные эротические приключения - Генрих и Ксения Корн

Мы с Сашкой помогали Дашке управляться со всем этим. Круглый год жили в деревне. В уединении – в Дашкином доме на отшибе.

Однажды я ездил по делам в город. В электричке, когда подъезжали к платформе «888-й километр», случайно подслушал разговор двух пожилых тёток. Одна другой рассказывала:

– Здесь раньше деревня была мёртвая. А теперь живёт ведьма и два мужика с ней сожительствуют. Денег у неё много и вона чего делает тута. За эти деньги она душу дьяволу, говорят, продала. И мужики эти не мужики, а черти, с ними она блудит кажную ночь с полуночи до рассвета. Вот чего…

Пришёл домой, передал эту историю – потом долго смеялись.

– Вот она, сила денег, да, Сашка? – смеялся я.

Но он, тут же посерьёзнев, сказал:

– Нет, это не сила денег. Тут сила человека, старик. Если бы у меня было много денег, я всё равно не решился бы всё это сделать. Это всё Дашка. Я всегда говорил, что она сумасшедшая. Да ещё вот и ведьма вдобавок.

А Дашка молча смотрела на нас и улыбалась.

Я считаю, жизнь – это подавленный секс, и пора его выпустить на волю.

Тинто Брасс

Один человек сказал: «Я не берегу себя – ни для кого, ни от кого; с мужиком, которому плохо и одиноко, выпью вина; с женщиной, которой плохо и одиноко, разделю ложе. Мне не жалко себя ни для чужой печали, ни для чужой радости; с плачущим – поплачу, с веселящимся – повеселюсь… Прожигаю жизнь? Пусть и так. Я не берегу себя. Я горю и не закрываю себя от чужого горения».

Собственно – да, жизнь сама по себе и есть горение. Сгорание. Кто-то сгорает медленно: пугливо, робко и незаметно. Кто-то сопротивляется – борется с огнём, цепляется за свою плоть, чадя едким дымом, словно тяжёлые, сырые поленья. Долго и мучительно.

Кто-то похож на сентябрьский мусорный костерок, когда жгут высохшую траву, опавшие листья, подгнившие на влажной земле, и прочий тлен, оставшийся после лета, – он то вспыхивает, то тухнет в порывах ветра. А кто-то горит быстро и ярко: как дрова в камине, трещит весело и уютно, – смотри на него и тебе приятно, душа радуется, а если и грустит, то тоже как-то хорошо.

Моя жизнь – с тех пор, как перевалило за тридцатник, – не была таким красивым и ярким горением. Как бы я ни старался раздувать в себе огонь, получалось что-то вроде того самого мусорного костра, который жгут в сентябре, – вспыхнет и погаснет. Тлеет еле-еле.

Это один и тот же проклятый замкнутый круг изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год.

Проклятый будильник в семь двадцать. Насильственное пробуждение. Вымученный подъём. Яичница, крепкий кофе. Ноутбук, интернет, соцсети. Бездумное прокручивание ленты новостей, всегда одних и тех же, будто бы точно так же, как и я, бегающих по кругу. Дорога на работу. Пробки. Работа. Обед. Работа. Дорога домой. Пробки. Магазин. Дом, душ. Ужин. Ноутбук, интернет, соцсети. Бездумное, скучное прокручивание ленты новостей. Или какая-нибудь игра. Телевизор, просто для фона. Под него и заснёшь, словно кто-то тебя выключил. Сон – самое хорошее время. Под утро просыпаешься, смотришь на часы и с наслаждением вздыхаешь, что ещё рано, что только пять… что только шесть… и спишь ещё слаще… А в семь двадцать снова зловещий сигнал будильника. Как всегда – в самый неподходящий, в самый сладкий момент. И всё сначала. По кругу.

До пятницы. Вечер пятницы – второе хорошее время. В пятницу вечером я пью пиво – столько, сколько влезет, и всё равно мало. Пью дома – один: так дешевле. Когда под пятницу дают аванс или зарплату, иду в бар. И потом плохо помню, как пришёл домой.

Суббота – потерянный день для всего. Похмельный ад. Дно ада. А воскресенье хуже четверга, это избитая истина.

Какой-то дядька, когда я ещё был сопляком, сказал мне:

– Вырастешь, пойдёшь работать и вскоре перестанешь любить воскресенье.

– Почему? – удивился я.

В это было трудно поверить. Воскресенье – лучший день недели. В воскресенье не надо ходить в школу. В воскресенье можно сколько угодно гулять, играть, веселиться. В воскресенье мультики по телевизору. Особенно вечером. Вечером святая святых – рисованный мир Уолта Диснея.

– Узнаешь, – загадочно ухмыльнулся тот дядька.

Я вырос, пошёл работать и узнал.

Потому что нельзя хорошо выпить. Завтра понедельник – и нужно быть идиотом, чтобы не предугадать последствия. А если в выходной нельзя хорошо выпить, то это не выходной, а просто время, свободное от работы.

Так я и разлюбил воскресенье.

Короче, живёшь от пятницы до пятницы, неделя за неделей, до отпуска. Строишь большие планы на отпуск, которые рушатся, как только он приходит, потому что лень что-либо делать, потому что нет денег – без денег ничего и не сделаешь, – потому что мало времени на всё, потому что всё одно и то же. Ждёшь лето – как будто летом должно произойти что-то необычное и великолепное. Но ничего не происходит. Летом всё тоже то же самое. И так год за годом. По кругу.

Когда заканчивается лето, змея под названием жизнь пожирает свой хвост. Это время моего болезненного прозрения, что я живу как болван. Ибо только болваны могут променять все свои мечты на такую вот «жизнь». Я не хочу жить как болван и потому, прозрев, страдаю от бессилия что-либо изменить.

Сентябрь для меня всё равно что понедельник. Начало круга. Ты понимаешь, что вот – тебе предстоит пройти всё заново. Понимаешь, что у тебя нет для этого ни желания, ни сил. Понимаешь, что у тебя ничего нет.

Никогда я так не ненавижу жизнь, как в сентябре.

В этом году сентябрь был холодным и дождливым – ни золотой осени, ни бабьего лета, сплошь хмурое небо и грязный асфальт. Душа ныла и маялась пуще прежнего, и я каждую пятницу заливал её пивом до отказа, но никак не мог залить.

В конце месяца дали аванс, и ноги сами собой притащили меня в бар – дешёвое, хотя и очень уютное заведение под названием «Дзен-кафе», – недалеко от моего дома. Там всегда мало людей, тихо играет медитативная этническая музычка, мелькают красивые картинки на плазменном экране, всё окутано густым и тёплым полумраком. Там мне всегда приятно напиваться.

Я сел у барной стойки и, заказав кружку разливного, оглядел зал. Посетителей было четверо. Возле входа грустили два мужика. На столе у них сиротливо стоял маленький графин с водкой, чуть прикрывшей дно. Дальше, задумчиво глядя в свой бокал, сидел длинноволосый пацан в кожаной куртке. В глубине зала, в самой гуще полумрака, спряталась женщина лет сорока. В её застывшей у лица руке дымила сигарета. Все четверо излучали молчание и всяческую неподвижность. Медитировали.

Первую кружку я выпил почти залпом, давясь холодной горечью. Тут же попросил бармена повторить. Нет времени на долгие прелюдии. Раз пришёл надраться – то не тяни кота за хвост. Пей, несчастный алкаш. Ты не уйдёшь отсюда трезвым. Это твоё счастье, не упусти его.