Букет из Оперного театра - Ирина Лобусова

Быстро спустившись по трапу вниз, пассажиры яхты вдруг оказались в центре этих мертвых тел, в самом облаке порохового дыма. И эта чудовищная картина просто обволакивала их, причиняя такую боль, словно они ступали босыми ногами по битому стеклу. И острые осколки этого стекла жестоко впивались в живое тело.

Замерев, окаменев от страшного зрелища, открывшегося их глазам, пассажиры яхты не могли ни идти, ни говорить, глядя на мертвые лица детей, лежащих на причале порта.

— Мамочка! Мама… — Маленькая дочь дернула юбку актрисы. — Почему все они лежат на земле? Разве они не простудятся?

— Вера, не смотрите! — Обхватив актрису за плечи, Харитонов попытался встряхнуть ее, развернуть к себе, но это было бесполезно — женщина словно окаменела.

Кое-где на земле еще была кровь. Не успев впитаться в натоптанную землю причала, она стекалась в темные, почти черные лужи и казалась каким-то опасным, живым существом, способным жить самостоятельной, черной жизнью.

— Мама! — Девочка с силой дернула актрису за руку. — Вот там, смотри!

Звонкий крик вывел Веру из забытья. Она обернулась. Там, на земле, возле одного из мальчишек, лежавших лицом вниз, широко раскинув руки и ноги, сидела та самая маленькая обезьянка, так развеселившая их днем. Она неподвижно застыла рядом со своим мертвым хозяином. На серой холщовой рубахе мальчишки, в самом центре спины, разлилось широкое багровое пятно, похожее на хищный цветок, распускающийся, чтобы уничтожить все живое. Это пятно было большим. Оно растеклось по рубахе, не успев загустеть, и отчетливо бросалось в глаза на свету — так же, как и светлые волосы мальчишки, которые шевелил ветер.

Обезьянка сидела на корточках рядом с безжизненным телом. Двумя лапками она аккуратно держала кусок ячменного сахара и время от времени откусывала от него, глядя на хозяина грустными, слезящимися глазами. Доев, обезьянка вдруг повторила пронзительный резкий крик (тот самый, который привлек к ней внимание актрисы) и прыгнула на плечо к своему маленькому хозяину. Затем прижалась к нему лапками, всем телом, скорбно склонившись вниз, будто бы понимая, что случилось…

— Кто это сделал? — Губы Харитонова тряслись. Он был так бледен, что эта бледность казалась какого-то мертвецкого, синюшнего оттенка.

— Разве вы не видите французские мундиры солдат? — резко ответил Жорж де Лафар. — Для расстрела Гришин-Алмазов взял солдат у французов. Это французские войска…

— Мальчишек расстреляли за покушение на Гришина-Алмазова, — вмешался Петр Инсаров. — Все говорили, что это уличные мальчишки из порта подложили в машину губернатора бомбу. За это…

Резкий крик прервал их разговор. Это закричала Вера. Ее маленькие дочки заплакали, глядя на мать, но не решались подойти к ней. Им было страшно.

— Вера! — Харитонов обнял актрису, сцепив зубы, и изо всех сил стараясь сильно не кричать. — Вера, пожалуйста! Успокойтесь!

На нее было страшно смотреть. Когда Харитонов развернул ее к себе, то содрогнулся, испытав ощущение никогда прежде не испытанного ужаса. Ему вдруг показалось, что актриса сошла с ума, что рассудок покинул ее, милосердным облаком безумия окутав ее душу.

Но, к сожалению, это было не так. Издав страшный, какой-то горловой звук, Холодная вдруг пошатнулась и безжизненно, как сноп, рухнула на руки Харитонова.

В прихожей квартиры актрисы было полутемно, резко пахло камфорой и другими медикаментами. Харитонов вышел из гостиной. Вот уже сутки лучшие врачи боролись за жизнь актрисы, боясь, что у нее начнется нервная горячка, которая может перекинуться на мозг. Но, к счастью, на вторые сутки состояние Веры стало стремительно улучшаться — молодой организм брал свое. Горячка отступила, и актриса заснула спокойным сном — правда все же, под воздействием медикаментов.

Харитонов вышел в прихожую, где, переминаясь с ноги на ногу, стоял Мишка Япончик.

— Как она? — В его голосе звучала неподдельная тревога.

— Ей лучше, угроза миновала, — уставшим голосом ответил Харитонов. — Потрясение было слишком сильным. Честно говоря, оно могло ее убить.

— Да уж… — мрачно заметил Японец, — это кого угодно убило бы. Артисты — они ведь нежные… К крови не привыкли… Впрочем, я тоже не привык к крови. То, что произошло… За Одессу кошмар. Вы мне скажите, если чего надо — лекарства там, продукты какие…

— Благодарю вас, — устало покачал головой Харитонов, — все есть.

— Вы ей скажите… — Японец потупил глаза, — скажите, что тот, кто отдал приказ убить детей, за это ответит. Не сойдет ему с рук это… Так и скажите.

Харитонов пообещал сказать, и Японец ушел из квартиры актрисы.

Утром на Дерибасовской возле фонарного столба на самой середине улицы стояла топа. На столбе висел командир отряда французских солдат, который командовал расстрелом мальчиков. Он был голым. На груди его пристроили плакат: «За смерть одесских детей публично казнен по приказу Михаила Японца». Люди переговаривались приглушенными голосами, а особо разъяренные плевали под фонарный столб, где висел повешенный.

Вера Холодная долго сидела в постели. Наконец она велела позвать Жоржа де Лафара, который ожидал в гостиной. Она была бледна как смерть. Когда Лафар вошел, сделала знак подойти ближе.

— Я обдумала ваши вчерашние слова, Жорж, — безжизненным голосом сказала она, — и я согласна. Похоже, действительно другого выхода нет. Я сделаю так, как вы хотите. Я сделаю это.

Смерть Хача. Склад оружия. Правда о Призраке. Цветочная оранжерея сумасшедшего убийцы

Выстрел был внезапный, резкий, за ним — два других, и Таня абсолютно не была против, что Володя Сосновский зажал ей рот ладонью. Впрочем, она и не собиралась кричать: страшный путь по тропе мертвецов в катакомбах выбил из нее это желание.

Выстрелы смолкли, раздался характерный звук, как будто тащили чье-то тело. Затем — приглушенные, грубые голоса. Слов было не разобрать. И все это — над крышкой люка, плотно прилегающей к каменной кладке.

Они были уже в погребе, люк был под их ногами, и Тане вдруг стало невыносимо страшно отходить в сторону, в темень, и терять эту единственную реальную опору под ногами. Но Володя действовал решительно. Не переставая зажимать Тане рот ладонью, он потащил ее в сторону от люка, туда, где они смогли прислониться к шероховатой стене. Темнота почти полностью скрывала очертания их тел. Голоса теперь звучали отчетливей — просто за стеной.

— Хорошо, что ты пристрелил эту падаль, — грубый, хриплый бас прозвучал совсем близко — от неожиданности вздрогнули и Таня, и Володя. По интонации, по выражениям, по характерному, словно простуженному звучанию она сразу поняла, что это говорит бандит.

— Он сюда давно шастал, в погребе воровал, — продолжал бас, — давно хотел выдрать ему ноги. А теперь вот тебе и шанс! Давно уж я так не веселился.