Немецкий мальчик - Патрисия Вастведт

Мужчина и девочка прижимались к двери, а парни осыпали мужчину ударами и оскорблениями. Девочке было лет тринадцать. Смуглая, хорошенькая как картинка, она зарылась лицом в его пальто, чтобы не видеть обидчиков. Мужчина, видимо, и уши ей закрыл, чтобы она не слышала ругательств. Девочка уронила ранец и варежки и точно пыталась спрятаться в складках пальто. Парни лезли к ней и откровенно издевались.

Карен застыла, и сзади на нее тотчас стали натыкаться другие прохожие. Хеде схватила ее за рукав и потащила вперед.

— Juden! — прошипела она.

— Почему ты так говоришь? Откуда ты знаешь?

Хеде посмотрела на нее так, словно не верила своим ушам.

— Разуйте глаза, мадам! Еврей хитрый как шелудивый пес! Слезы крокодиловы лить и на жалость давить. Хороший немец знать их повадки. — Хеде сплюнула в канаву.

Девочка обнимала мужчину, словно хотела защитить, и тихо плакала. По подбородку текли слюни и слезы. Мужчина затравленно оглядывал прохожих, глаза его остановились на Карен. Высокая блондинка с нацистским значком на лацкане — разве она ему поможет?

Сзади напирали, и секундой позже Карен спешила дальше вместе с другими хорошими немцами, не пожелавшими вмешаться. Что она могла сделать? Это ее не касалось. Ни мужчина, ни девочка серьезно не пострадали, твердила она себе, а парни упивались силой и вседозволенностью, которую давала форма и свастика.

Только воспоминание не тускнело: личико девочки тычется в складки пальто, розовое пятно на щеке. Как же такое случилось и почему она, Карен, осталась в стороне?

Неутихающий топот на лестнице — грузчики в тяжелых сапогах сновали туда и обратно — окончательно выбил Карен из колеи. Утром безмятежную пустоту ее жизни всколыхнуло кое-что еще.

На шкафу в спальне грузчики нашли портрет Элизабет кисти Майкла Росса, и вместе с воспоминаниями нахлынула тревога. В письме Элизабет рассказала, что в Мюнхене Майкла избили так жестоко, что еврейский доктор и его жена выхаживали его долгие месяцы, прежде чем он смог вернуться в Англию.

Получалось, Майкла избили вскоре после их расставания на вокзале, и Карен недоумевала, почему за время, что выздоравливал, Майкл с ней не связался.

Грузчики перебрались в кабинет Артура. Документы уже вывезли, сегодня настал черед мебели. От толчков и стука вино колыхалось в бокале подле тарелки. В раскрытую дверь столовой Карен видела, как выносят кожаное кресло. Потом вытащили книжный шкаф, потом картотечный, потом торшер, потом мальчик, весь выгнувшись назад, выволок деревянные ящики.

В дверях возникла Хеде.

— Это ведь с собой не брать? — Грязный рюкзак она держала брезгливо, подальше отведя руку. — Выброшу, мыши на корм! А вот это, — она кивнула на охотничье ружье, — я найти в глубине шкафа под заношенный пиджак и прочий хлам. Хорошо, что я его здесь не оставить, не то герр Ландау очень сердиться. — Хеде бросила рюкзак на пол и прижала ружье к груди. Полированное ложе ружья украшал цветочный орнамент и переплетенные ленты. — Какой тяжелый! Я никогда в жизни не держать в руках такой хороший ружье, ja! Мы сказать герр Ландау, его нужно мазать масло и держать вместе с другой ружье?

Столешница под ладонями гладкая. В голове пусто. Что тут скажешь? Это ружье Майкла. Никак не объяснишь, почему ружье здесь, — можно только задать вопрос, который нельзя задавать.

Сердце остановилось. Пыль струилась в солнечном луче, люди ходили туда-сюда, таскали вещи, у дверей стоял набитый грузовик. Хеде мялась на пороге, дожидаясь указаний.

— Я спросить его, ja?

Карен встала, взяла тарелку и бокал. Она хорошая жена, ни во что не вмешивается и не задает лишних вопросов.

— Это же просто ружье, Хеде, мне все равно.

Хеде пожала плечами:

— Мне тоже. Ну и ладно, что хорошее ружье пыльное. Я положить его грузовик, и ружье ехать Зальцбург.

ПРИЕЗЖАЕМ ЧЕТЫРЕ ТЧК

ОСТАНОВИМСЯ ОТЕЛЕ ТЧК КАРЕН

Слова напечатаны на бумажной ленте и наклеены на лист, словно требование выкупа. Две строчки. Семь слов. Карен все переиграла. Элизабет смотрела на телеграмму, и ее жгло знакомое унижение. Столько лет прошло, а Карен по-прежнему веревки из нее вьет.

Элизабет уже все приготовила: испекла кекс, украсила комнату для гостей цветами, поднялась на чердак и по частям спустила вниз кроватку, которую папа расписал для нее, когда пятилетней она с коклюшем попала в больницу. Дома Элизабет ждал сюрприз: на деревянном изголовье папа нарисовал кур и уток во дворе фермы.

Кроватка предназначалась маленькому Штефану и сейчас стояла в углу комнаты для гостей, где Элизабет хотела разместить Карен и Артура.

Почтальон только что ушел. Замерев в коридоре у раскрытой двери, Элизабет смотрела на телеграмму в полном недоумении, даже заглянула на оборотную сторону, точно зверек перед непостижимым зеркалом.

Дул теплый сентябрьский ветер, и кедровые лапы раскачивались медленно, будто корабль на легкой зыби. Элизабет вышла на крыльцо, затененное козырьком. В канавах за болотом шумел белый камыш.

Она специально купила побольше яиц и масла. Что теперь с ними делать? Денег, которые они с Джорджем выделили на домашнее хозяйство, хватало в обрез. Неужто женщины годами так живут? Как они справляются?

Значит, ужинать придется вдвоем с Джорджем. Теперь оставалось лишь ждать. В принципе, она бы еще успела съездить на Дандженесс к Майклу, но решила, что не стоит. Она ведь не сообщила ему о приезде Карен. Причина, по которой ему не следовало знать, выскользнула из сознания, и Элизабет ее не ловила. Сейчас в душе таилось столько чувств и мыслей, и далеко не все хитрые и уклончивые. Некоторые, красивые и стремительные, как призрачные птицы, взмывали ввысь и исчезали.

Элизабет долго сидела на ступеньках, смотрела на колышущиеся лапы кедра, слушала жалобное блеяние овец. Радостный трепет понемногу возвращался. Карен, Карен приезжает, все остальное неважно! Они же три с лишним года не виделись!

В половине четвертого Элизабет поднялась на второй этаж, чтобы переодеться, причесаться и подкрасить губы. Едва она склонилась к зеркалу, загудела машина, хлопнули дверцы и по гравию зашуршали шаги. Элизабет понеслась вниз по лестнице и едва не растянулась на каменных плитах прихожей.

В дверях стояла Карен.

— Господи, господи! — залепетали обе, сжимая друг друга в объятиях. — Это ты! Это ты!

Руки у Карен тонкие, как веточки, глаза лихорадочно блестят. В первый момент Элизабет чуть не отпрянула: Карен показалась совершенно чужой, но потом наваждение прошло. Они держались за руки и сияли от счастья. Элизабет ждала от сестры оценивающего взгляда (мать, приезжавшая на свадьбу Элизабет и Джорджа, не скрывала разочарования — ни особняка, ни роскоши, разве это дело?), но Карен словно ничего не замечала.

Ее муж стоял у машины, дожидаясь, когда его представят.