Хулиган напрокат - Алёна Черничная

— Господи, ну что еще?! — выкрикиваю я.

Мне не до каких-то там институтских разборок. Но пальцы уже на автомате свайпают по экрану, снимая блокировку.

И второй раз за пять минут словно кто-то с размаху бьет мне под колени. Ноги резко теряют способность стоять. Только в этот раз я приземляюсь пятой точкой на грязные ступеньки в подъезде.

На весь экран моего телефона светятся скрины какой-то переписки.

У меня идут в пляс черные пятна перед глазами, потому быстро понимаю, что это не какая-то там переписка.

А моя с Максом под заголовком:

«На экзамен через постель внучки профессора. Или как я трахнул ботаничку».

Леся

Сижу в длинном коридоре на жесткой лавочке у стенки. Мимо меня снуют врачи в белых халатах, родственники больных шуршат бахилами… А я не в состоянии сдвинуться с места.

Я разбита. Опустошена и растеряна. Внутри меня выжженное пепелище из разочарования и вины. То, что дедушка теперь накачан лекарствами и лежит после сердечного приступа здесь — моя вина.

Все из-за меня. Из-за моей дурости. А сегодня всем пользователям приложения «zacheta.net» в общий чат и была скинута переписка Ольховского со мной. И добрые люди помогли дедушке это увидеть.

Если бы я тогда не пошла на поводу у своих эмоций и не украла те билеты на экзамен, то ничего бы этого не было.

Ни моего страха за жизнь дедушки, ни моего вдребезги разбитого сердца.

И пока я застывшим взглядом полирую больничный пол под своими ногами, одно чувство перекрывает другое, становясь единым клубком боли.

— Лесь, держи, — перед моим носом появляется пластмассовый стаканчик с дымящимся кофе.

— Спасибо, — отвечаю вяло, но предложенный напиток забираю.

Заледеневшие кончики пальцев прокалывают мурашки от соприкосновения с горячим. Оторвав взгляд от пола, смотрю на Богдана перед собой. Его кудряшки торчат как у одуванчика. Бо в такой же домашней одежде, треники и слегка выцветшая футболка, как и я.

Самостоятельно справиться с двумя потрясениями, рухнувшими на меня одновременно, я не смогла. Смутно помню, как стучалась в квартиру к Бо, а потом упала ему на грудь, рыдая.

Мой друг. Самый верный и… действительно единственный. Он снова помог мне. Богдан поехал со мной в больницу сразу же.

— Как Аркадий Борисович? — Бо присаживается рядом. Он с волнением бросает взгляд на дверь палаты моего дедушки, что напротив.

— Врач сказала состояние стабильное. Он пока спит. Жду, когда проснется. Очень хочу попасть к нему.

— А сама ты как? — прохладная ладонь друга осторожно ложится мне на плечо.

Провожаю взглядом проходящего в очередной раз мимо врача и решаюсь посмотреть в глаза Богдану.

— Я во всем виновата, — вырывается из меня с отчаянием.

Но Бо резко и несогласно трясет своими кудряшками, сильнее сжимая пальцы на моем плече.

— Тебя просто использовали. Я же тебе сразу сказал, что этой мрази Ольховскому нельзя доверять.

Жмурюсь, и на моих щеках опять водопад слез. А меня ведь предупреждал не только Бо. Алекс тоже говорил, что Макс может оказаться редкостно-гадким экземпляром. Все вокруг все знали. И только я витала на своих розовых облачках. И теперь вот. Шмякнулась. Расквасилась. Получила увечья, несовместимые с верой в любовь.

— Ты был прав, — тихо шепчу сквозь слезы. — Во всем. А я… дура!

— Не надо так о себе, — Бо придвигается еще ближе. Поправив съехавшую джинсовку с моих плеч, бережно приобнимает меня. — Ты просто очень наивная. Он запудрил тебе мозги, поигрался, думал, что выудит у тебя все ответы. А когда не получил их… Вот его и бомбануло. Он же привык иметь все, что хочет.

И имел. Меня. Всю и без остатка. Мою душу, мое сердце… Мое тело. А по мне просто проехались катком унижения и предательства.

Мне хочется завыть прямо здесь, сидя в этом коридоре и стойком запахе лекарств. А я лишь стискиваю зубы и невольно дергаюсь от болезненного разряда по венам. Горячий кофе переливается через край стаканчика и обжигает мне пальцы.

Но это ничто в сравнении с растущей черной дырой в душе. Отставляю стаканчик с кофе на лавочку и наплевательски вытираю облитые пальцы о свою штанину.

— Бо, что мне теперь делать?

— Мы придумаем, как и дедушку на ноги поставить, и пресечь все сплетни. Я уже позвонил своим знакомым пацанам с потока. Они ребята толковые. Программы крутые пишут. Сказали, что-нибудь придумают, как удалить ту дрянь с просторов интернета.

— Спасибо! У меня никого нет… — придавливаемая чувством отчаяния, моя голова склоняется, а слезы огромными каплями летят вниз, оставляя мокрые точки у меня на спортивках.

— Ш-ш-ш, ну все, Лесь. Ты всегда можешь на меня рассчитывать. Я рядом с тобой в любую минуту. Помни об этом… Хорошо? — Богдан целует меня в висок и гладит по макушке. — Ты только имей гордость. И не звони ему с разборками.

Его руки холодные, а такое близкое дыхание имеет запах… чеснока?

И все мое нутро, протестующе, хочет отстраниться. Оно хочет других рук… других поцелуев…голоса… ищет привычной другой теплоты. И от этого мое сердце оказывается в острых тисках. Меня так разрывает от предательства, что я закусываю губы и заскулив, просто киваю, пока мои слезы одна за одной падают на мои колени.

***

Но к дедушке сегодня меня не пускают. Врач настоятельно рекомендовала его пока не тревожить, но разрешила прийти завтра утром.

Если бы не настойчивость Богдана, то я бы и ночевать осталась в том коридоре. Возвращение в нашу с дедушкой пустую квартиру сейчас для меня равно мазохизму. Но Бо заверил, что не оставит меня ни на секунду.

И пока в такси он о чем-то болтает с водителем, я еду в полной прострации молча. В мои конечности словно напихали ваты.

Но все меняется, когда в сумерках еще из окна такси замечаю во дворе напротив нашего подъезда знакомый черный спорткар. И его хозяин цербером слоняется возле.

— Явился, — недовольно цедит Богдан, расплачиваясь за такси. — Олеся, только не вздумай…

Поздно. Стоило мне увидеть знакомую взлохмаченную копну и, виднеющиеся из-под рукава футболки, выученные до миллиметра линии тату на жилистых руках, то я вылетаю из машины раньше, чем она успевает притормозить.

Сердце так свирепо долбится о ребра, что его стук становится белым шумом в моих ушах.

Заметив меня, Макс тормозить у капота своей тачки. И смотрит на меня в упор, пока я несусь на него ураганом.

— Леся, я этого… — до него у меня остается всего пару шагов, когда Ольховский открывает свой рот.

Но его спич я слушать не собираюсь.