Смерть пиявкам! - Иоанна Хмелевская

Вместо этого Миська опять свернула с темы, но я уже знала — ее излияния имеют смысл. И потому слушала внимательно, не перебивая.

— Знаешь, Петрик после визита того типа тоже стал какой-то странный. Я даже рассердилась, по какому такому праву он переживает? При святой-то матери?! Какого хрена ему еще надо? Надо познакомить с моей, узнает, почем фунт лиха. Холера, хотя, может, это из-за кошек…

— Успокойся и перестань нести околесицу, а с матерью своей его не знакомь. Кто знает, вдруг парню придет в голову, что ты уродилась в нее…

Миська от неожиданности замолчала. Задумалась, должно быть. Помолчав, она согласилась:

— Ты права, нет худа без добра. Ладно, я перестала психовать, вот тебе телефон… Есть чем записывать?

Петрика я безрезультатно отлавливала так долго, что в конце концов отловили меня. Гурский. Прорвался через телефонную блокаду! Сначала, как положено, позвонил, а потом и сам приехал.

Как всегда, я была ему очень рада.

— Чем угостить вас? — вместо приветствия спросила я. — Если б могла, закатила б такой пир — небесам тошно стало бы. Мне просто позарез надо с вами пообщаться, я тут названиваю, названиваю, хоть бы какая собака сама мне позвонила… Ох, извините… И не слушайте глупую мою болтовню, лучше сразу говорите, что подать.

— Чай? — не очень уверенно предположил сыщик.

— Да хоть целую цистерну. У вас что-нибудь есть для меня? Потому что у меня для вас — куча всего!

— Я весь внимание, — без тени улыбки ответил полицейский.

— А у вас для меня совсем ничего? — заорала я из кухни.

Гурский что-то произнес, но я не расслышала — пронзительно засвистел чайник. Прибежав с чаем, переспросила. Оказывается, он удивился, почему ни одной кошки не видно. Отмахнувшись от кошек, я предложила:

— Начну с фактов. Хотите?

Как-то странно глянув на меня, инспектор лишь кивнул в ответ.

И тут вдруг оказалось, что фактов у меня — кот наплакал. И все какие-то сомнительные, недостоверные, двусмысленные — ну, словом, такие, от каких у следственных органов темнеет в глазах.

И все же я отважно попыталась их преподнести лучшему из представителей следственных органов.

— Тот тип с автомашиной в гипсе… помните? — начала я и тут же уточнила, что в гипсе тип, а не его авто. — Так вот, им оказался пан Хлюпанек, отец Эвы Марш.

Тут мне вспомнилось, как соседка Хлюпанеков, пани Вишневская, при нашей первой встрече упомянула о каких-то звуках…

— Он должен был находиться в Буско, его имя в ваших списках. Так вот он устроил себе экскурсию в столицу и притворился больным ангиной на улице Винни-Пуха, хотя головой за это не поручусь, ведь не знаю, как выглядит отец Эвы Марш. Затем у этого пана состоялся странный разговор со знаменитым писателем Дышинским, и мне очень бы хотелось, чтобы вы первым делом поговорили с Дышинским, потому как у меня концы с концами не сходятся, а у вас все полномочия, у меня же — фиг с маслом. С чего вдруг я примусь расспрашивать Дышинского? А Тадеуш Левандовский, растяпа, конечно же, не спросил, как выглядел тот субъект в Буско… А тут еще Ступеньский с нашими прочими трупами мало стыкуется, так что я теперь уже вообще отказываюсь что-либо понимать…

Гурский выслушал все это, не моргнув глазом. Только прокомментировал:

— И теперь вы раскроете передо мной целый веер ваших предположений и выводов?

Я попыталась поглубже вдохнуть, даже хлебнула чаю. Придется, видно, мне вскрыть другую бочку, похоже, из этой мало что выплеснулось. Взяла себя в руки и, вспомнив, что нападение — лучший способ защиты, сурово спросила:

— А вы сами кого подозреваете, пан инспектор?

— Я не подозреваю, — не согласился с моей формулировкой полицейский. — Я чую. Следы ведут к одному убийце, точнее сказать — микроследы. Но и следы тоже, причем, главным образом, обуви. Ботинки он никогда не меняет.

— Должно быть, любимые и очень удобные.

— Должно быть. Две первые жертвы больше ничего нам не дали, убитый на Нарбутта сам ему открыл дверь, убийца даже не пошел дальше, на ручке двери с внутренней стороны смазанный след перчатки, он выстрелил в жертву и вышел. Никто его не видел, то есть, наоборот, множество людей видели сорок разбойников с дикими зверскими рожами, а шестнадцать свидетелей узнали по фотографиям разыскиваемых полицией преступников, уже давно пребывающих за решеткой. В двух последних случаях обнаружено по одному волоску — короткому, принадлежащему мужчине, причем один седой, а второй нет, но из одного источника, а это говорит о том, что у предполагаемого убийцы волосы с проседью. Правша, физически сильный. Столько нам смогла поведать техника. А что видели краковские свидетели, вы, уважаемая пани Иоанна, знаете лучше меня.

— Но это не Мартуся! — тут же решительно заявила я. — Она своей собакой поклялась. А это вам не жук начхал.

— В собаку и я склонен поверить, — кивнул мент. — Мотив же подходит — и тут как раз трудность — к очень многим лицам Профессиональный мотив, но у каждого убитого с некоторыми вариациями. Да и каким образом можно привязать один и тот же мотив к убийствам, скажем, Вайхенманна и Ступеньского? Это тоже следует принимать во внимание. Ну и наконец, самые подозрительные, самые правдоподобные кандидаты в убийцы имеют, как правило, отличные алиби — не подкопаешься. Можно, конечно, предположить, что некто уничтожает плохих режиссеров просто так, из любви к искусству, но, во-первых, Вайхенманн не был уж так безнадежно плох, а во-вторых, Ступеньский вообще никогда ничего не снимал.

— Вот почему он и не годится, — согласилась я. — И кабы не собака, я бы сама заподозрила Мартусю. Но не мог кто-то другой просто воспользоваться представившейся возможностью?

— Ботинки одни и те же…

Мы оба помолчали, очень уж сложная попалась задача. А как передать Гурскому ту невообразимую сумятицу, что царила в моей голове? Вот, попыталась — и, боюсь, ничего не вышло. Попытка не пытка…

И я неуверенно проговорила:

— Не знаю, стоит ли толкать вас на тот путь, который подсказывает мне интуиция… Я могу себе позволить навоображать, а вот вы — нет.

— Позволяйте. И расскажите наконец обо всем, что знаете и какие из этого делаете выводы.

— В том-то и штука, что не очень много я знаю, а выводы делаю. В самом центре этого клубка упорно маячит фигура Эвы Марш… Погодите, послушайте, не перебивайте, я и сама не знаю, в каком качестве маячит. Жертва? Вдохновительница? Причина? Волею случая на этот раз я вернулась из своего заграничного турне, переполненная мыслями о ней. Намеревалась перечесть ее книги, сопоставить с их экранизацией. И произошло это еще до того, как началась резня.

— А вы знаете, где она?

Я больше не колебалась.

— Знаю. Во Франции. Вот, смотрите, специально для вас набросала график, в общем, ее алиби. Спотыкается она лишь о Ступеньского, зато в остальном — чиста как слеза младенца. Прошу вас, возьмите. Хотя…