Второй помощник - Комбат Найтов

Затем вновь нырнули и опять разделились: Столбов пошел на выход, а Малафеев выполнять приказание Щербакова.

Но злую шутку сыграла погода! Она взяла и испортилась. Смогли дважды поднять перископ и сделать несколько снимков мыса Тронденес с расстояния в две мили. Остров Кьёйя, о котором говорил наш разведчик, оказался внутри плотной минной постановки. Туда было просто не сунуться. Сделав все что мог, Малафеев пошел на выход, где его ожидал Столбов, лежа на грунте. Через двое суток прошли Анденес и прибавили, перейдя под РДП. Вызвали авиацию, подошел Столбов, и лодки всплыли. Погода оставалась пасмурной, довольно сильное волнение, так что под РДП было идти сложно. Но «летуны» крутятся, меняются, все вроде в порядке. И, откуда ни возьмись, появляется «Либерейтор», со звездочками и полосами. Вывалился из облаков, тут же взвыл СПО на «немке». Истребители пошли на перехват и открыли отсекающий огонь, но американец сбросил серию глубинок.

– Ах ты ж сука! – рыкнул по радио полковник Сафонов и дал длинную очередь по кабине. Американец видел флаги на лодках и звезды на истребителях.

– Готов!

Но бомбы чертят баллистическую кривую и рвутся на 10-метровой глубине, один из взрывов буквально раздевает U-127. Малафеев пошел на циркуляцию и дал команду на «немку»:

– Стоп машина, покинуть корабль! Столбов, как понял?

Но связи уже не было. Взрыв был в районе 5-го отсека (третьего по нашей схеме). Завалив рули, Малафеев высадил аварийную партию и начал вскрывать люки погрузки торпед. Лодка просела довольно основательно. Сбросили «резинку», подобрать выброшенных взрывом людей с мостика. Начали выходить люди через кормовые торпедные аппараты, наконец вскрыли люки и из седьмого отсека показались головы людей.

– Третий затоплен! – доложил вылезший «бычок-2-3».

Но слышно, что там, в ЦП, кто-то чем-то бьет. Выход из центрального поста задраен изнутри. Двадцать семь человек перешли на К-3. Кто-то дал ВВД в третьем. Пошли значительные пузыри с правого борта. Затем они прекратились, и был отдраен центральный пост. Еще семь человек вышли из рубки через боковой люк. Наверху появился человек в ИДА, это был Столбов, который быстро снял маску.

– Выводи людей! Всех! – в рупор крикнул Малафеев.

– Мы поджали пробоину, успеваем откачивать!

– Выводи людей! Это приказ!

– Есть! Четвертый, пятый. Покинуть борт.

Достали четверых раненых и двух мертвых моряков, вылезли и норвежские разведчики из четвертого отсека. Не хватало четырех человек. Боцман Крутов нырнул в люк обратно с тремя матросами. Извлекли еще двух человек из второго отсека. Затем послышался стук в торпедном аппарате. Им «забыли» открыть крышку. Все!

– Отдать концы! – Малафеев отвалил от борта. – Девятый аппарат. Товсь!

– Аппарат к выстрелу приготовлен!

– Вот так вот! – сказал Кузьма Иванович, прицеливаясь через пеленгатор. – Пли!

– Торпеда пошла!

Все даже отвернулись, она хоть и «немка», но стала родной. Взрыв!

– Всем вниз, разместиться по отсекам! Курс 26, выходи на полные обороты.

– Человек за бортом!

– Вот и пусть купаются! – сказал кап-два, едва взглянув в бинокль в сторону, где виднелись купола парашютов.

– Иваныч! Ну, не по-человечески же так! – высказался замполит.

– Они что, люди, что ли? Прекрасно видели, что Столбов идет под нашим флагом. Четверо убитых и шестеро ранено. И минус лодка. Нет у меня места. А раз такой жалостный, спустись вниз и скажи «капрони», чтобы дал РДО о том, что обнаружен экипаж сбитого американца в квадрате 17 Буки. Подобрать возможности не имеем. Да куда ты пошел! Стой. Больше времени потеряем.

Он открыл УКВ-станцию и вызвал «Десятого».

– Десятый – «Тройке»

– На приеме.

– Там крестнички ваши болтаются. Семнадцать буки, четыре головы.

– Видели. Вернемся – доложим.

– Понял. Добавили до полного.

– Видим. Вот так вот, и на старуху бывает проруха. До связи.

Летуны тоже нервничают, их же прикрывать сюда посылали. А тут такая задница! Но дело нечисто! Кто-то очень не хочет, чтобы эта группа вернулась! Вот только кто?

Через пять часов, еще на пирсе, Малафеев задал этот вопрос мне, а я, соответственно, начальнику отдела СМЕРШ дивизии. Но, как выяснилось, оперативные дежурные флота получили приказ информировать союзное командование о ходе операции. А вот зачем был отдан такой приказ, нас в известность не поставили. Сказали, что уничтожение батарей будет совместной операцией ВВС флота, АДД и союзники подключатся. Как они подключились, мы уже видели.

Я не оставил идеи докопаться до сути происходившего в те дни, но в результате получил длиннейшую телегу из Главного штаба флота, суть которой был отвод дивизии на ремонт и переоборудование в Архангельск и Молотов. Вместо обеих лодок получаем три новых, замена всех орудий на эсминцах на универсальные и прочие «конфетки». Просил? Получи! И не рыпайся!

Запросил командиров кораблей о готовности ремонтных ведомостей, и получил довольно невнятный ответ почти со всех бортов. А это – просто куча бумажек, которые составляют практически все командиры групп, отсеков, БЧ, плюс боцман и его команда. Одних бланков на борт каждого из них пришлось доставлять немерено. А они – формата А1, на буквально туалетной бумаге, газетной. Каждый лист – в четырех экземплярах. Эскизы делаются на обратной стороне этих листов, с ними проще, их под копирку можно делать. Синюю такую, противную, и дико пачкающуюся. И все это в условиях офигенного цейтнота. Поэтому из рядового состава выделены «писаря», которые помогают комсоставу заполнять ведомости и их копии. Оригинал пишет сам «исполнитель», лучше сказать: «заказчик», а копии – писцы или писарчуки. Это я о благах современной компьютерной техники. Тогда не на всех кораблях даже пишущие машинки были. Исключение составляли только «иностранцы». На всех из них были пишущие машинки IBM с широкой кареткой, которым заменили английский шрифт на русский. Там было несколько удобнее, поэтому они стучали в круглосуточном режиме «за себя и за того парня». Обиднее всего было нашим «героям-подводникам», ведь они шли сдавать лодки, но без ремонтных ведомостей их просто не примет новая команда. Началось это все еще в Ёкс-фьорде, заканчивать пришлось уже в Молотовске, затем согласовывать, утверждать, пару раз переписывать, что написали подчиненные, и, наконец, получить разрешение на постановку к местам ремонта. Штаб дивизии пришлось разделить на несколько частей, так как, кроме 402-го завода, было задействовано еще семь причалов и мест базирования. Корабли ремонтировались даже в Новодвинске. Первое время даже вздохнуть было некогда, пока корабли не получили места под ремонт.

Удивительное дело, но здание нашего штаба, в котором мы находились зимой, было занято какой-то службой флотилии, которая в течение двух суток его освободило, и, через неделю после прихода, контр-адмирал Фокин доложил, что переоборудование штаба закончено, и предложил принять его у квартирьеров. Мы поехали в Архангельск. После подписания разных бумаг Фокин показал мне «мой кабинет» и комнату отдыха. И сказал, что я могу переезжать с «Иоканги» в штаб дивизии или на арендованную квартиру. Чем поставил меня в некоторое состояние ступора. Откровенно говоря, я, как только дивизия начала развертывание, оборвал все связи с землей. И не звонил, и не писал Леночке. Я тогда улетел в Москву и в Архангельск более не возвращался. Крайний раз был у нее 20 или 21 марта. А уже август заканчивается. Пять месяцев пролетело, как один день. Зная «предприимчивый характер» шеф-повара, я ожидал чего угодно. Взглянув на часы, а была половина одиннадцатого вечера, но в городе Архангельск 77 суток длятся «белые ночи»: 35,5 суток до 22 июня, и столько же – после. В августе темнеет часа на два-три, и опять светло. В Питере они гораздо короче. И я решил прогуляться до дома подруги. Где-то около двенадцати она должна возвращаться домой.