Вихри Валгаллы - Василий Звягинцев

Следя в темноте за огоньком своей сигареты, Андрей вспомнил прочитанную в студенческие годы китайскую притчу, приписываемую Мао Цзэдуну. Называлась она «Юй-гун передвинул горы». Краткая суть: некий Юй-гун решил срыть гору, которая заслоняла от солнца его огород, и начал с помощью лопаты и корзины переносить ее на другое место. Сколько-то лет он занимался этим перспективным делом с понятным эффектом, пока наконец, тронутые его усердием, не появились демоны (или боги, неважно) и перенесли гору туда, куда хотелось упрямцу.

Марксистско-ленинские идеологи презрительно комментировали притчу, называя ее очередной апологией волюнтаризма, а на самом деле какова ее мораль? Вариация аврелиевского «делай, что должен, случится, чему суждено» или же тут нечто другое?

Они с Берестиным сыграли для Слащева и Врангеля роль тех самых демонов? И ему самому ждать сейчас того же? А что еще остается?

Новиков прикрыл глаза. Попытался сделать усилие, чтобы каким-то образом вновь войти в контакт с Галактической сетью. Если бы это удалось, причем с сохранением собственной воли и памяти, возможно, Мировой разум подсказал бы ему решение… Только вот до сих пор никогда ему это не удавалось по собственной инициативе.

Не удалось и сейчас. Зато на грани сна и яви возникла мысль: надо бы пойти сейчас в комнату Сильвии. Забрать ее сюда или самому остаться там — на случай, если явится Дайяна или кто-то еще… А то ведь… Но, как это обычно и бывает в полусне, сил на волевое усилие уже не было. Мелькала мысль: «Ну вот сейчас, еще минутка, встану и пойду…», а сам он все глубже и глубже проваливался в засасывающую трясину небытия.

И одновременно — ему все еще казалось, что он не спит, — перед закрытыми глазами начал разгораться летний радостный рассвет. Совершенно как в раннем детстве, когда такое голубое небо, на каждой травинке и листе лопуха сверкают крупные капли росы, громко свистят и чирикают птицы, выбеленная известкой стена отсвечивает розовым, сырая земля еще холодит босые ноги, но уже понятно, что через полчаса станет жарко от майского, но уже горячего солнца. И вообще сегодня начинаются первые в жизни летние каникулы…

А он сам сидит посередине необъятного, заросшего далматской ромашкой послевоенного двора на ступеньке итальянского раскуроченного трофейного автобуса, ну а рядом мнет в пальцах папиросу Антон, теперь уже одетый не в экзотический балахон, а по нормальной моде пятьдесят… ну, скажем, шестого года. Словно как в недавнем сне предыдущего уровня.

Новиков при этом чувствовал себя совершенно взрослым человеком, помнящим все, что случилось до самого момента «засыпания», и отлично знал, о чем хочет говорить с форзейлем.

Но сначала он задал чисто технический вопрос:

— Отчего это их контакты начали осуществляться в таком вот странном антураже? Точнее — для чего? Какой в этом психофизический смысл?

— Никакого, — честно ответил Антон. — Просто эти слои твоей памяти наименее загружены предрассудками и стереотипами. Детство — оно и есть детство. Обостренно-эмоциональное восприятие мира, сравнительно мало скепсиса и очень много свободных полей, которые пригодны для наложения новой информации и активной ее переработки. Отчего, кстати, дети так легко изучают иностранные языки. Поэтому и мне так легко создать здесь зону контакта.

— Принимается. Похоже на правду. Дальше. Каким временем мы располагаем для обсуждения наших проблем?

— Сейчас — неограниченным. Для твоего тела там время не движется. Мы пребываем в иных сферах.

— Приятно слышать. Тогда объясняй, не торопясь: во что именно я влип на этот раз?

— Знаешь, как бы тебе сказать… — замялся Антон. — Вообще-то в общепринятом смысле ты уже умер…

Новикову стало жутковато. Потому что поверил он форзейлю как-то сразу. Сам, что ли, уже догадался, и требовалось просто, чтобы кто-то посторонний произнес это вслух.

— Только ты не переживай, — поспешил успокоить его Антон. — В такой ипостаси ты уже бывал…

— Тогда, что ли? В сталинский период?

— Конечно. Ведь что есть смерть? Прекращение телесного существования материальной оболочки и переход духовной составляющей личности во всеобщий информационный континуум…

— Вот хорошо. Услышишь наукообразную формулировку, и сразу становится легче. А как же это все — дом я ремонтировал, с Сильвией общался, тебя вот отыскал с помощью чисто механического устройства? Для покойников это нормально?

— Почему же нет? Это для своей реальности в конкретных четырехмерных координатах ты перестал быть, а в остальном…

— Тогда какая разница? В семнадцатом веке человек, отправившийся в Америку или Австралию, тоже переставал быть в тамошней системе координат. И Робинзон точно так же умирал, да и мы все, наконец, относительно своего восемьдесят четвертого…

Антона такая трактовка вопроса едва не поставила в тупик.

— Разница есть, — нашелся он. — Они оставались в той же временной координате и переставали существовать для своих современников только по причине отсутствия средств связи…

— Значит, если я найду способ связаться с ребятами, я уже не буду покойником? — Игра в софизмы служила сейчас Андрею своеобразным психическим демпфером.

— Вот это как раз и невозможно. А «завтра» ты и физически можешь перестать существовать и в этой реальности тоже. Ты уже трижды побывал в Гиперсети?

— Кажется. Или четырежды, я уже запутался…

— Но каждый раз возвращался. А теперь можешь попасть туда уже безвозвратно. С определенной точки зрения ты многое выиграешь, станешь бессмертным, всеведущим и почти всемогущим…

— Удостоюсь ангельского чина… — продолжал по инерции острить Новиков. — Вот только…

— Но, зная твое отношение к жизни, — перебил его Антон, — я почти уверен, что пока ты к такому перевоплощению не готов.

— Да уж…

— И нас это тоже никак не устраивает. Ты еще нужен здесь…

— Кому?

— Я мог бы сказать — Вселенной, но прозвучит это чересчур патетически. Потому скажу проще: ты нужен Земле и нескольким параллельным реальностям для поддержания статус-кво. Еще довольно значительный период времени. Когда-нибудь, когда ты сам осознаешь свою силу и уготованную… нет, не так, не уготованную, а предназначенную тебе роль, ты сам сделаешь выбор. А пока лучше всего тебе было бы вернуться обратно…

— Так и я хочу того же. — Слова форзейля о «предназначении» он, в отличие от Будды и Магомета, всерьез принимать отказался. Не потому, что не верил, фактов у него было достаточно, а лишь потому, что не хотел даже рассматривать такую альтернативу. Очевидно, здесь нужен совершенно иной склад личности. Дар свыше достался не тому. Христианские святые (или, точнее, те из людей, которые стали святыми), получив знамение свыше, посвящали дальнейшую жизнь молитвам, умерщвлению плоти, иным благочестивым деяниям… Ему подобная перспектива заманчивой не казалась. Даже если наградой за то предлагалась жизнь вечная, без слез и воздыханий…