Господин Гексоген - Александр Андреевич Проханов

и криков. Зверь, вырванный из природы, лежал посреди двора, и азартные люди суетились над ним.

Звякнув и повертев лезвием в позвонках, отделили голову. Оттащили ее, ушастую, черную, поставили в траве как скульптуру. Собаки хрипели, кидались сквозь железные прутья. Голова смотрела из травы, словно лосиху закопали по плечи в землю. Она будто нюхала большими ноздрями небо. Шофер подошел к ней, долго и пьяно смотрел на нее, а потом внезапно с силой ударил кулаком по скуле.

Принялись разделывать тушу. Всунули нож в легкие, и будто дохнуло оттуда красным ветром. Раскрыли брюшину, закачались огромные мешки кишок, перетянутые сетью жил. Раскроили грудную клетку, и там, среди бледно-розовых легких, гладкое, похожее на боксерскую перчатку, зачернело сердце.

– Дай-ка за него подержусь!..

– Ого, склизкое!..

Кишки колыхались, как резиновая надувная лодка. Среди них синяя печень ныряла, как маленький гладкий тюлень. Жадные руки хватали и драли внутренности, тянули их, как постромки огромного парашюта. Подсекли последнюю жилу, рыхлый ком вывалился на траву, плоско растекся, заливая двор. Маленьким флакончиком всплыл наверх пузырь, полный прозрачной слизи, и в сверкающем золотистом студне колыхнулся крохотный плод. Тонкие стебельки ног. Копытца, словно сырые набухшие почки. Голова с черной ягодой глаза. Маленький точеный лосенок.

Страшный дурман ударил Белосельцеву в голову. В помрачении, в потере рассудка, померещился ему ужасный смысл всего, к чему он прикасался за свою прошедшую жизнь. Страны, куда он являлся, превращались в руины. Города, где он любовался на мечети и пагоды, обращались в пожарища. Люди, к которым он стремился, после кратких знакомств и дружб гибли в засадах, умирали под пытками, качались в петле, вставали у кирпичной стены под дулами. Новое его начинание, тайный заговор, в который вступил, священный союз борцов, сражающихся за спасение Родины, таил в своей глубине какой-то жуткий, неразгаданный смысл, на который указывало окровавленное тело животного.

Пузырились лосиные легкие, как кровавые слюни, раздувались до неба. И в этих пузырях копошились люди, тонули города и дороги, колыхались дворцы и храмы. И опять подводили к дувалу погонщиков в белых одеждах, вели автоматной очередью, и они ложились длинно и плоско, все в одну сторону, под ноги верблюдов. И летели на утренней заре вертолеты, пикируя на отряд намибийцев, превращая его в косматые красные взрывы. Качался в петле Наджиб с изрезанным, иссеченным лицом, с запекшимся красным усом. Как дыни, желтели у кампучийской дороги горы черепов, и девушка в розовом платье, прижимая к груди, подносила к костяной горе глазастый смеющийся череп. Индеец-мескитос был привязан к столбу на берегу Рио-Коко, и сержант-сандинист бил его наотмашь железной проволокой, прорубая в нем глубокие мокрые раны.

Все пронеслось – и счастливое, помолодевшее лицо Буравкова, и азартный, в красных мазках, Копейко, и Гречишников, танцующий вокруг убитого зверя бурный священный танец, – все разлетелось, распалось. Пустая лосиная туша, как глубокая красная лодка, и белые ребра внутри, как струганые шпангоуты.

Работа подходила к концу. Зверя четвертовали, разбрасывали вокруг куски ног, грудину, хребет. Огромные небеса сияли над белесой землей. И в них, высоко, летела сорока.

Вернулись в избу. Гремя рукомойником, смыли с пальцев сукровь и слизь. Стали резать на доске печенку, чистить лук, кидать на шипящую сковородку. Потом достали из ящика водку и виски. Ели раскаленную печень, опрокидывали вслед частые хмельные рюмки. Блестела клеенка с розовыми цветочками. На нее падали и застывали капельки сала. За окном, в сумерках, что-то темнело в обломках, словно грохнулся самолет и распался в страшном ударе. Егерь и шофер, охмелев и насытившись, вышли из избы, чтобы покормить жилами и костями собак. Гречишников, жадно запивая обжигающую рот печень стаканом холодного пива, сказал:

– Теперь от наших лосей к нашим баранам. – Он весело и любовно взглянул на Белосельцева. – Тебе особая благодарность от Избранника. Он восхищен проведенной операцией. Сказал, что она войдет в историю новейшей русской разведки.

– Польщен, – ответил Белосельцев, чувствуя, как отяжелел от вкусной и сытной пищи, как мягкими прозрачными волнами катится хмель, словно колышется стеклянный воздух миражей. Распавшийся чехол, скрывавший под собой жестокую сущность бытия, снова сомкнулся, и над ним толпились перламутровые пузыри, излетающие из соломинки.

– Нам нужно обсудить следующий этап Проекта Суахили, – продолжил Гречишников голосом руководителя конференции, отодвигая черную сковороду с потускневшим остывшим жиром. – Пускай Копейко кратко проанализирует сложившуюся ситуацию.

На лице Копейко будто отворилось невидимое сливное отверстие, в которое утекло благодушное, жидкое выражение, и на обмелевшем дне выступили твердые камни.

– Надо констатировать, – начал он тоном докладчика на оперативном совещании штаба, – что в результате спецоперации по устранению Прокурора в президентском окружении возникла высшая степень доверия к Избраннику. Дочь пригласила его в избранный круг друзей, и они провели несколько часов вместе в элитном ночном клубе. Зарецкий нанес ему визит на Лубянку, посвятил в свои закрытые проекты, в том числе и в тот, что касается чеченской нефти, и просил содействия, обещая участие в доле. Сам Истукан принял его в резиденции. Необычно много говорил. Жаловался на одиночество, на здоровье, на вероломство подданных, на бездарность помощников. Сообщил, что занят поисками преемника, кому мог бы передать власть, которую уже не в силах нести.

Белосельцев понимал, что является участником тайной встречи, законспирированной под лосиную охоту. Что он по-прежнему участвует в заговоре. Что он член тайного общества, из которого его не пускают. И он должен прояснить ситуацию, объявить о выходе из союза. Он честно, с большими издержками для своей чести и совести, выполнил возлагавшуюся на него задачу. Продвинул вперед Проект Суахили. Все остальные деяния будут проходить без него. Он давно ушел из разведки, а теперь уходит навсегда из политики. Он уедет из Москвы, запрется на осенней даче и угрюмым одиночкой, молчаливым отшельником станет доживать свои годы в листопадах, поземках, звездных ночах. Перечитывать любимые стихи, перелистывать бабушкин томик Евангелия, отпуская от себя уносящуюся разноцветную жизнь, с которой успел соскочить. Упал, перевертываясь, в травяную насыпь, слыша, как затихает вдали стук колес, видя уплывающий за лесистый поворот красный хвостовой огонь.

– Раскол в правящей верхушке после устранения Прокурора не уменьшился, однако приобрел иной характер, – продолжал Копейко, четко, по-оперативному формулируя мысли. – Мэр и Астрос ослаблены, и вместо фронтальной атаки на Президента, с обвинениями в коррупции и упреками в слабоумии, они стараются пойти с Истуканом на компромисс. Предметом торга является пост Премьера. Нынешний слабый и безвольный Премьер должен уйти в отставку. Его место занимает московский Мэр. Для Президента это означает снятие уничтожительной критики. Для Мэра возникает сверхвыгодный плацдарм для последующего рывка в Кремль…

Предметы конспирации были