Якоб решает любить - Каталин Дориан Флореску

— Вы умеете писать и читать? — спросил его барон.

Фредерик сказал, что нет. Барон повернулся к людям.

— Тогда у нас затруднение, раз Фредерик Обертин не умеет ни читать, ни писать, а это необходимо для исполнения обязанностей судьи. Боюсь, вам придется выбрать другого судью.

В толпе кое-кто засвистел, неслыханное дело по тем временам. Барон растерянно посмотрел на собравшихся.

— Никто из нас не умеет ни читать, ни писать! — крикнули ему.

Тогда голос подала Ева, протиснувшись к помосту:

— Я его жена. Я научу его писать и читать.

Барон обернулся к чиновникам, и те закивали.

— Да будет так, если вы хотите. Фредерик Обертин, подойди ближе.

Откуда-то появился посеребренный жезл, его передали по цепочке, и наконец он оказался у барона. Тот протянул жезл Фредерику. Дождь ненадолго перестал, словно чтобы все расслышали слова сеньора. Фредерик в жалкой одежке чувствовал себя не в своей тарелке рядом с господами, которых до помоста несли на руках, чтобы они не запачкали сапог.

— Фредерик Обертин, я назначаю вас судьей села… — Барон запнулся, беспомощно оглянулся и тихо спросил: — Мы уже придумали название? — Чиновники только пожали плечами, об этом тоже до сих пор никто не подумал.

— В такую хмурую погоду, ваша светлость, только Трюбсветтером и назвать, — прошептал Фредерик.

— Плохо звучит, — отозвался барон и задумался. Вдруг его лицо просияло. — Фредерик Обертин, назначаю вас судьей села Трибсветтер. Вам надлежит быть для подданных ее величества, Благородной императрицы Австрии и Венгрии, справедливым и строгим судьей и судить их по всей совести и мудрости. Ваше слово будет решающим во всех делах села, и вы должны привести его к процветанию. Дабы сбылись надежды, что питают колонисты, и село вскоре оказалось в числе лучших налогоплательщиков Баната. Вы обязуетесь следить за тем, чтобы здесь, согласно нашим священным христианским законам, царили благопристойность и порядок. Если кто-нибудь совершит проступок средней тяжести, вы можете с позором провести его в колодках через село, и чтобы он на каждой улице выкрикивал, что сделал и как наказан. Также вы уполномочены наказывать бастонадой[25]на штрафной скамье. В случае же тяжкого преступления вы обязаны обратиться ко мне и администрации. Также вы объявляете день суда, дабы люди могли искупить мелкие нарушения. Кроме того, вы отвечаете за день примирения, дабы две стороны, полные зависти и злобы, могли бы договориться и не представляли более угрозы для общественного порядка. Отныне ваш дом будем домом судьи и официальным представительством администрации. Вы можете также обязывать людей к выполнению необходимых общественных работ. Вы же освобождаетесь от таких работ и от обязанности предоставлять свой дом армии в качестве зимней квартиры. За исполнение судейских обязанностей вы будете получать вознаграждение в двадцать четыре гульдена в год. Разумеется, вам следует вести и собственное хозяйство. Первое задание вам предстоит исполнить уже через несколько дней, когда привезут скотину, семена и инструмент, которые администрация предоставляет селу сроком на три года. По истечении этого срока за все это нужно будет заплатить. Для начала вашей жене придется помочь вам составить ведомости и распределить все в соответствии с ними.

Фредерик низко поклонился, и барон вручил ему судейский жезл.

— Есть ли какое-то дело, за которое вы возьметесь в первую очередь, судья Обертин?

Фредерик думал недолго.

— Мне хочется, чтобы наша церковь обрела голос. Посему я хотел бы заказать большой колокол и надеюсь, что администрация одолжит нам денег на это. Этот колокол будет возвещать о рождении наших детей и провожать наших мертвых на кладбище. Он будет созывать нас домой с полей и напоминать обо всех лотарингцах, которым не суждено было добраться сюда. — Затем он обратился ко всем остальным: — Добро пожаловать в Трибсветтер! Трудитесь усердно и размножайтесь, тогда у нас будет здесь будущее!

Фредерик сошел с помоста, важных господ отнесли, как мешки с мукой, обратно к каретам, и люди вошли в свои новые, наспех построенные дома. В переполненном Мерсидорфе нечего было и думать о большем, чем торопливое сношение украдкой за каким-нибудь сараем или в чистом поле, теперь же мужчины полноправно овладели своими женами, по которым так изголодались.

Вагон для скота окутал меня, как когда-то окутывало тело Рамины. На короткое время он взял меня под защиту и подарил покой. До этого нас гнали через вокзал, наскоро восстановленный после бомбежки, мимо безразличных и удивленных пассажиров, боявшихся за себя. Мы закидывали свои узелки в темные пасти, разверзавшиеся перед нами на одном из последних путей, а потом забирались туда сами.

Нас, последних, встречали без радости. Те, кто уже сидел в вагоне, ворчали или, в лучшем случае, не обращали на нас внимания. Я погрузился в массу человеческих тел, теперь все мы были одинаковыми, различались только места, что нам удалось занять. Кто-то сидел у двери или рядом с щелью в стенке, чтобы легче дышать и смотреть наружу. Кто-то предпочел забиться в угол, где было теплее и не дуло.

Когда нас распределили по вагонам, поначалу поднялись шум и неразбериха. Большинство моих односельчан увели вперед, а меня погнали к одному из последних вагонов. Теперь все разговаривали только шепотом, да и то редко, как будто мы уже сами решили исчезнуть. Я присел на корточки у смотровой щели рядом с парнишкой, дрожащим как осиновый лист.

— Ты замерз? — спросил я.

Он покачал головой и сказал:

— Что они с нами сделают?

Я пожал плечами.

— В Сибирь нас отвезут. Они всех туда везут, — прошептал кто-то.

В вагоне зашушукались.

— Сибирь? А где это? — спросил парнишка.

— Это на краю света. Если мы вообще доживем, пока доедем. А если и доживем, то пожалеем, что не померли, — ответил тот же голос.

Люди зашептались громче, беспокойство в вагоне усилилось.

— И что они там с нами сделают? — полюбопытствовал я.

— Не задавай глупых вопросов. То же, что мы собирались сделать с ними, — сказала какая-то женщина и плотнее запахнула пальто.

Все притихли, потому что каждый задумался о своей собственной Сибири.

Вдруг кто-то крикнул: «Они пришли!» И не зная, о ком речь, однако надеясь, что это означает что-то хорошее, все бросились к двери, щелям и дыркам в гнилых дощатых стенках вагона.

Мы посмотрели наружу и увидели перед зданием вокзала группки людей, пытавшихся подойти к нам. Они приехали в Темешвар из сел, куда заявились русские, и хотели еще кое-что передать в дорогу сыновьям и дочерям, мужьям и женам, отцам и матерям. Кому нечего было принести к поезду, просто стояли. Остальные пытались подкупить русских наручными часами и сигаретами.