Рассказы (Сборник) - Алексей Александрович Провоторов

Безмерное презрение отразилось на небритом лице бродяги.

— Замолкни, пернатый. Тем же, чем и ты. Я вообще не понимаю, как твари, подобные вам, могут править людьми? Вы должны сидеть в своих болотах за Мелимератой, откуда выползли! — сказал он, сжав тонкие пальцы в кулаки.

Чиншан, градоправитель и наследственный дворянин, от возмущения взъерошил перья вокруг шеи. Оранжевая ярость плескалась в его огромных глазах. Он крепче сжал клинок, готовясь рвануться вперёд.

— Я вообще не понимаю, как человечество терпит таких, как вы? Пернатых, оборотней, тавров, гомункулов, мутантов, в конце концов? — продолжал бродяга. Злоба исказила его лицо, широкое, небритое, с глубокими не по возрасту складками.

— Ну человечество ведь как-то терпит подобных тебе? — спросила Никла.

— Парень, как там тебя, — сказал Моут, и зрачки его сузились в нитяные кресты прицелов. — Ты только что нажил себе сразу нескольких врагов. Если даже Никла, полностью человек, не на твоей стороне, то что говорить об остальных?

Чиншан, происходивший из того же тропического народа, что и я; получеловек Моут, могущий закаменеть на целые сутки и не потерять ни силы, ни подвижности своего невероятно мощного тела; Хиреборд, опекавший команду из собственных, пусть и неудачных, копий — все они смотрели на Дим-Дима со злым презрением.

— Такие, как вы, не должны жить рядом с людьми. Вы хуже животных, — Дим-Дим говорил сквозь зубы. — Кто-то должен очищать наши земли от вас.

— Хорошо, можешь больше не жить рядом с нами. Мы тебе поможем, — сказал Моут и, распахнув плащ, вытащил из ножен на поясе тёмно-голубую саблю. Фактура лезвия имела волнистый узор, на гарде явно были видны заполированные, но глубокие царапины — этим оружием когда-то жестоко дрались.

— Что это за клинок у тебя, Моут? — спросил Хиреборд, а Чиншан ничего не спросил, но круглые глаза его так и впились в саблю Моута. Чиншан когда-то хотел себе такую, да кузнец отказал ему. Впрочем, никто не знал, что кузнец отказал бы и Моуту, но, поскольку убийца приобрёл оружие случайно, в пустыне, у встреченного торговца, то он ничего не ответил Хиреборду.

— Никла, переходи на мою сторону, — предложил Чиншан, — и деньги, равные обещанным Хиреборду, достанутся и тебе. А это немало. Просто слишком много народу здесь собирается меня убить, а экономить на безопасности я не хочу.

Никла слушала их вполуха, тихонько напевая «Мраморный дом». Ей явно становилось скучно.

— Вы мне надоели. Разбирайтесь между собой. Вы хоть помните, кто из вас пришёл сюда первым? Не говоря уже зачем?

— Когда я пришёл сюда, — сказал Чиншан, — здесь был только он. — Когтистая лапа указала на белого, который так и стоял молча, нервируя остальных. — Ну меня до сих пор не было времени расспросить его, кто он, собственно, такой.

— Раз здесь нет Эль-Хота, которого мы все ожидали тут увидеть, — задумчиво сказал Моут, — а вместо него у Башни стоит этот тип в белом… Значит, Эль-Хот знал, что мы придём, и прислал его вместо себя.

— Не думаю, что он ожидал столько народа, — сказал Чиншан. — Скорее всего, он ждал кого-то одного и прислал своего наёмника.

Фигура в белом никак не реагировала на обсуждение. Просто стояла, и край плаща лениво трепался по блестящим сапогам. Казалось, тому, о ком шла речь, всё было абсолютно безразлично.

— Давно ты здесь стоишь, приятель? — спросил Моут. Его раздражало то, что сегодня ему никто не хотел отвечать. Впрочем, приходилось терпеть: Моут попал в общество почти равных, и здесь его мало кто боялся.

Незнакомец молчал. Опрокинутая над головой ночь была огромна и бесконечна.

— Видимо, давно, — сказал Чиншан. — Когда я пришёл сюда, он встретил меня, приняв за Эль-Хота. Следов на площади не было, а снег шёл не такой уж сильный. Значит, с вечера.

— Не было следов, говоришь? — Никла вдруг напряглась. — Открой лицо, приятель, и я угощу тебя чаем. Или нам придётся стянуть с тебя капюшон и напиться чаю за твой счёт. Открой лицо.

— Не раньше вас, — тихо сказал незнакомец. Пар не вырывался из его уст при разговоре.

— Хорошо, — осторожно сказала Никла. — Нам скрывать нечего, мы друг друга узнали.

И она откинула капюшон. Лицо её, того же северного типа, что и у Хиреборда — скуластое, со вздёрнутым носом, — выдавало возраст, не достигающий тридцати. Тугая светлая коса за левым ухом спускалась за широкий ворот. За правым волосы были собраны в короткий хвост — однажды ведьма отрубила ей косу в бою, и с тех пор она не отросла ни на дюйм.

Хиреборд тоже оказался беловолосым и синеглазым. Ресницы и брови казались белыми от инея, но то был их родной цвет.

Моут был страшен. Хотелось, чтобы он надел капюшон обратно.

Чиншан стоял не шелохнувшись. Рыжие и виннокрасные перья казались барельефом в неверном свете луны.

Бродяга снял шапку и открыл стриженую голову с выбритой на затылке звездой о семи лучах.

— Твоя очередь, — сказала Никла, оглядев жутковатую компанию.

— А если я скажу нет? — чуть слышно, но с насмешкой в голосе осведомился незнакомец. — Что ты сделаешь?

— Тогда нам придётся заставить тебя, и ничего более, — ответила она.

Хиреборд дал знак, и один из сопровождающих приблизился к белому на расстояние клинка в вытянутой руке. Осторожно, медленно дотронулся сталью до ткани. Белый даже не пошевелился, а по лезвию вдруг пошёл морозный узор.

Моут понял и поднял оружие.

Человек в белом внезапно отшвырнул Хиребордова помощника одной рукой в снег и скользнул к Мо-уту, взметнув позёмку; и все вдруг увидели, что лицо его под капюшоном белоснежно и практически лишено черт. Два ледяных ножа блеснули в его руках.

— Снежить! — крикнула в голос Никла Четыре Меча, а снежный голем, чьё тело — холод, а души нет и вовсе, одним прыжком достиг Моута и нанёс свой последний удар. Удар распорол воздух, и меч Моута вошёл голему прямо в центр груди.

Снежный голем — существо, созданное из движимого магией снега — фактически неуязвим. У Моута не было шансов, но меч пробил создание насквозь, и, застонав, как ветер в узкой трубе, в последний раз блеснув ледяными глазами, оно рассыпалось грудой сухого снега; и алая кровь, дымясь, выплеснулась на этот снег сквозь пространство: меч Моута убил и существо, и его хозяина — где-то далеко, за много миль отсюда.

Позёмка выписала над землёй какую-то сложную руну и улеглась, обессиленная. Моут отступил на шаг, всё ещё не понимая, и капли крови с лезвия нарисовали в истоптанном снегу тёмную цепочку.

Моут поднял глаза, обвёл взглядом присутствующих. Незаданный вопрос повис над площадью.

— Это Хейзенхейерн,