Сквозь огонь - Евгения Овчинникова

– Доча…

Отец пытается взять меня за плечи, но я отшатываюсь, как Вера в его воспоминании.

– Папа, ты? И ты тоже? Как же так?

– Я… я… я… не знаю. Она… она…

Я утыкаюсь головой в колени, сжав зубы.

– Это ты ее столкнул.

Отец плачет. По крайней мере, он плачет, раскаивается.

– Она бы сказала тебе. Я только… подтолкнул в спину. Как будто она сама. Но она схватилась.

Он поднимает голову, и я против воли опять проваливаюсь в него.

Вера балансирует на парапете, держится за отца, второй рукой размахивает над дымной пустотой. Но он толкает ее, и ногти Веры чертят четыре глубокие царапины от его локтя до запястья. Она падает и исчезает в темноте. И я здесь, в отцовских воспоминаниях, чувствую ее ужас и боль от удара об асфальт.

Я долго лежала на мокрой земле. Отец сидел рядом, молчал. Ждал, что я скажу и сделаю. Тяжело задышал Рафа. Я подошла к нему, и он сразу затих. Не умер. Я пожелала ему потерять сознание, чтобы не чувствовать боли.

Вера. Отец. Крыша. Вывернутые ноги на асфальте. Пустая ячейка в морге.

– Это… ты? Ты украл ее из морга?

Отец отвернулся. Я подошла к нему и тряхнула за плечи. От этого у него с головы скатилось несколько ручейков воды. Отец пытался отцепиться от меня, отталкивал. Я не могла больше читать его, ждала, пока он сам скажет. Он не сказал – кивнул.

– О боже, папа, зачем?

– Узнали бы, что это я был с ней на крыше. Я не знал, что делать… Она же меня поцарапала.

– Какой ужас! Зачем творить такую дичь? Никто не стал бы смотреть, что там у нее под ногтями. Сразу списали на самоубийство! Если бы ты оставил ее в покое… Ее бы просто похоронили, а мы успокоились.

Он умоляюще смотрел на меня. И я опять не успела закрыться от видения: штыковая лопата шлепает, приминая земляной холмик. Закрыла глаза и сидела, раскачиваясь, пока отец не зашевелился.

– Как ты забрал ее из морга?

– Да что там забирать. Санитар даже не проснулся.

– Это был ты? Зимой.

– Што? Какой зимой?

Я поймала взгляд отца. Он не обманывал. Он ничего не знал о зиме.

– А почему сразу не спрятал ее? Зачем оставил до утра?

– Там шарился кто-то во дворе, я боялся, что увидят.

Все как говорила детектив. Простая бытовуха, пошлая и банальная.

– Ясно. Теперь все ясно.

Я подождала еще несколько минут, наливаясь злостью. Чистая злость, смешанная с чувством запоздалой справедливости. Потом встала, подошла к ружью, подняла его, подкинув рукой вверх. Ощущая приятную убийственную металлическую тяжесть, проверила, заряжено ли. Два патрона. Один для Рафы, второй для отца.

– Доча…

Отец попятился вниз по склону, защищаясь руками. Его отделяли от меня несколько метров и мелкий дождь. Он внезапно развернулся и бросился бежать, перескакивая через кусты. Я неторопливо шла следом, вспоминая, что ему уже за семьдесят и долго бежать он не сможет, даже вниз по склону.

Белая футболка отца, за сутки украсившаяся серыми и зелеными пятнами, заметно мелькала среди деревьев. Вот он раздвигает кустарник, протискиваясь сквозь него. Вот отпущенные ветки хлещут его по лицу, он хрипит. Малиновый куст цепляется за одежду, не дает бежать, отец оглядывается, видит, что я иду к нему, и дергается изо всех сил. Раздается треск ткани, белая футболка исчезает.

Я не полезла за ним, а обошла заросли, чтобы не пораниться. Чутьем я понимала: там, внизу длинного покатого склона, делает очередной поворот сонная речушка, от дождя превратившаяся в смертоносную силу. Отцу хватит сил спуститься к берегу, но не хватит смелости переплыть, потому что в воде его ждет верная гибель. И пока он будет, задыхаясь от бега, решать, по какой стороне сопки лучше подняться, по правой или по левой, я спущусь и найду его.

Отец стоял на берегу спиной ко мне и обернулся, когда я вышла из зарослей. Мне было хорошо и легко, а на его лице я увидела животный страх. Глаза метались от меня к лесу, от леса к речке. И я впервые в жизни увидела отца словно со стороны. Какой он, если не чувствовать ни благодарности, ни дочерней любви. Бегающие глаза, высушенное морщинистое лицо, наколки на руках. Отец понял, что сбежать не сможет, и ощерился на меня, как на угрозу, чужого человека.

Его загнанная ярость окончательно прогнала остатки любви. Я вскинула ружье к правому плечу. Прицелилась. Отец попятился, споткнулся о корень и упал на спину. Торопливо встал, помогая себе руками. Я наблюдала за ним бесстрастно, как за зверем в прицеле ружья. Когда он поднялся, на том берегу из леса вышел Азмун. Я видела его так же отчетливо, как отца. Азмун кивнул мне. От его одобрения слезы покатились сами собой, я смахивала их, но они набегали и набегали, и в прицел ничего было не разглядеть – весь мир размыло. Отец шагнул ко мне, но я направила ружье на него, пытаясь поймать размытую фигуру, и нажала на курок.

Ружье громыхнуло и дернулось в руках, сильно ударив в правое плечо. Отдачей меня отбросило назад. Я лежала на земле, корчась от боли, а вокруг с невероятным грохотом падали и раскалывались небесные камни. Грохот и боль оглушили меня, и я, заткнув уши, свернулась клубком на земле, а камни падали и падали. Но звук постепенно становился тише и дальше. Открыв глаза, я судорожно вдохнула и сказала себе, что это всего лишь эхо. Эхо.

Когда боль и ужас немного притупились, я взбежала на крутой берег. Отец был жив, ранен в плечо, из раны текла кровь. Он, оскалив зубы, карабкался наверх, цеплялся за торчавший из воды древесный ствол. Но ствол был без веток, гладкий, и в конце концов отец скатился в воду. Поток оказался сильнее, оторвал его от дерева и быстро понес дальше по течению. Выплыть отец даже не пытался. Течение несло его, а он держал голову над водой – и смотрел, смотрел на меня, не отрываясь, пока не скрылся за поворотом.

Я глядела на изгиб реки и мутную воду с водоворотами, безразлично думая, удастся ли отцу выплыть и не выбросить ли ружье в реку. Потом вспомнила о Рафе, о том, что надо дождаться вертолета хотя бы ради него, и оставила ружье у себя. Я не готова повесить на свою совесть его смерть.

Вокруг ничего не изменилось. Все так же быстро и бурно текла река. Так же шел мелкий, но настойчивый дождь. Так же капала вода с деревьев, попадала мне за шиворот, стекала по лицу. Я прощупала саму себя, но не поняла, изменилось ли во мне что-то. В голове вертелась мысль: «Ты все сделала правильно».

Я закинула ружье на плечо и хотела вернуться к Рафе, ориентируясь по примятой траве, жирным следам на грязи и сломанным веткам, но вдруг силы оставили меня. Я упала на землю, свернулась клубком и замерла в грязи, под дождем, тяжело дыша. Меня стала бить сильная дрожь. Я никак не могла совладать с ней. Я дрожала, и вместе со мной дрожала земля, деревья и все вокруг. Дрожащий мир словно готовился исчезнуть и забрать меня с собой.