Тайна императорской канцелярии - Александр Косарев

– Обидно… – только и произнес он, отбрасывая лопату в сторону, – обидно…

Вещички мы собирали молча, натужно сопя, будто пара сорванцов, у которых за шалости родители отобрали любимые игрушки. Разговор продолжили, только когда миновали проржавевшую будочку пастухов и вновь оказались на дороге, ведущей в Козяны.

– Я все понимаю, вот только одного никак не просеку, – недоуменно пожал плечами Михаил. – Как могла попасть сюда монета чеканки 1861 года, если поиски свои Яковлев с Бенкендорфом проводили гораздо раньше, в 1840-м?

– Ну, разумеется, – несколько невпопад отозвался я, – события здесь разворачивались спустя двадцать лет после тех событий. Теперь можно с уверенностью говорить о том, что пропавшие во время Отечественной войны бочонки были найдены гораздо позже. И, конечно, отыскали их совсем иные лица…

– Кто же тогда их нашел? У кого еще могли быть сведения об этом кладе? Ведь к тому времени «Дело №31» было надежно похоронено в архивах охранки под грифом «Секретно»! И вряд ли кто-то взялся его пересматривать.

– Пока непонятно, – отрицательно мотнул я головой. – Ясно только одно: клад не отыскали ни сам гренадер, ни его партнер Семашко, ни старина Ивицкий. К тому времени все они либо уже умерли, либо были глубокими старцами. Разумеется, отпадают и участники поисковой экспедиции 1840 года, по тем же самым причинам. Вот, может быть, их дети? Или внуки?…

– Так что же, наши монеты кто-то нашел совершенно случайно? – никак не мог успокоиться Воркунов.

– Это вряд ли. Ты бы, например, поехал когда-нибудь сюда что-либо разыскивать?

– Да ни в жизнь! – возмущенно воскликнул мой друг, поддергивая сползающие лямки рюкзака. – Тащиться в такую глушь с целью покопаться на досуге около какой-то там речки – нелепее занятия не придумаешь. Нет, нет, дружище. Я имел в виду, что на захоронку случайным образом наткнулся кто-то из местных жителей. Либо…

– Что замолк? – поинтересовался я, не слыша от приятеля никакой новой мысли.

– Сбивает с толку меня эта монета, – неохотно выговорил он, – что-то в ней не так.

– В самой монете?

– Да нет, в дате ее выпуска. И к тому же очень уж она новенькая на вид. Такое впечатление, что даже не была в обороте. Словно ее только что получили в банке, привезли сюда и бросили в вырытую яму.

– Давай рассуждать логически, – предложил я. – Мне почему-то представляется, что французский клад вытащили все же не местные обитатели. Они бы все раскопали сразу после войны 1812-го, когда визуально было хорошо видно то место, где французы копошились. И монета здесь могла лежать какого-нибудь 1810 года выпуска. Но через пятьдесят лет, когда все здесь замыли дожди и паводки, когда трава миллион раз вырастала и сгнивала… Нет, брат, шансов наткнуться на золото случайно не было ни у кого.

– Но кто-то же его разыскал! – горячился Михаил. – Хотелось бы понять, как они это сделали. В середине XIX века такого рода приборов, – демонстративно дернул он лямки рюкзака, – ни у кого не было во всем мире.

– Скорее всего, это был потомок, или потомки, одного из тех, кто принимал участие в более ранних поисках, – высказал я единственную пришедшую на ум догадку. – Больше просто некому. И если их перечислить одного за другим, то получится не так уж и много претендентов на сокровища.

– Начинай, – мигом согласился Михаил, – попробуй перечислить всех, кто мог принять в этом участие.

– Пожалуйста! Совершенно очевидно, что потомки первой тройки кладоискателей имеют наибольшие шансы, А в первой тройке, как понимаешь, всего трое: сам гренадер, Семашко и Антон Ивицкий, – принялся загибать я пальцы. – Вот, собственно, и все. Остальные отпадают по определению. Ведь ни Яковлев, ни Кочубей, ни граф Бенкендорф не знали самого главного – того района, где происходило захоронение монет. Они, как со всей очевидностью следовало из материалов «Дела», искали золото в совершенно другом уголке страны! И, естественно, остались с носом.

– Как и мы с тобой, – недовольно фыркнул Воркунов.

– Теперь рассмотрим всех участников, – не обратил я внимания на его реплику, – более подробно. Сам Семашко отпадает сразу, поскольку уже к сороковому году он был очень болен и немощен. Хотя картой гренадера, вернее, ее копией, он владел, это очевидно. Однако нам также известно, что там, где только что мы с тобой копались, он не появлялся никогда. Это тоже не подлежит сомнению. Так что направить своего, допустим, сына или зятя именно в эту точку он никак не мог. К тому же и жила семья Семашко во Франции, а не в какой-нибудь Новгородской губернии. Далее, гренадер. Начать с того, что совершенно неизвестно, был ли у него подходящий для такого дела потомок. Допустим, был. Мог ли он вот так спокойно приехать в Россию и действовать сам по себе на открытой местности, причем довольно длительное время? Вряд ли. Россия в те времена была страной вовсе не демократического свойства, как, впрочем, теперь и Беларусь. Иностранному подданному заниматься какими-либо противоправными делами было бы весьма непросто. Не помнишь случайно, кто у нас правил в 1862-м?

– Александр Второй Освободитель, кто же еще? Руководил страной до 1881 года, – щегольнул Михаил знанием истории. – Порядок в собственном государстве любил и поддерживал всеми силами.

– У нас всегда был жестокий полицейский режим, и каждый иностранный гражданин находился под неусыпной опекой и приглядом, – поддакнул я. – Не будем забывать, что там, где стояла ветряная мельница, на карте 1911 года обозначен маленький населенный пункт, вернее, хутор. Неужели его обитатели безучастно сидели и смотрели, как неизвестно кто ходит у них под носом и без спроса роется в земле чуть ли не под окнами? Э-э, нет, у нас так себя вести не полагалось, особенно иностранцам. Так что отпадает и потомок гренадера.

– Остается один Ивицкий, – возбужденно потер руки Михаил, – и его семейство. Как интересно все получается, прямо исторический детектив расследуем.

– Да, именно Ивицкий, – поощрительно кивнул я. – А у него был не один, а целых три сына! Людвиг, Тимофей и Роберт! И я больше чем уверен, что остаток жизни их папа потратил на поиски сего полуострова. А когда нашел нужное место, то выяснилось, что в одиночку производить раскопки сил у него уже не осталось. Может быть, сам он просто побоялся откапывать клад? И на то были причины. Ведь пока оставались живы основные участники первой поисковой экспедиции, можно было ожидать, что информация о кладе могла просочиться к властям. И тогда могли начаться новые поиски – не только золота, но и его самого, причем с привлечением сил жандармерии. Собственно говоря, так потом и случилось…

После секундной заминки я продолжил:

– Представь, что кто-то в окружении Бенкендорфа догадался, где. именно следует искать французские монеты… Приезжают сюда, глядь, а денежек-то уже нет! Такой поворот событий ставил именно Антона Ивицкого в первый ряд подозреваемых в совершении государственного хищения. А всю его многочисленную семью выдвигал в кандидаты на каторгу или отдаленное поселение. Так что, скорее всего, он так и не решился копать самостоятельно. А может быть, просто не имел возможности, ибо рядом с бочонками все еще стояла проклятая мельница, где жили и работали люди. Поэтому на старости лет старина Ивицкий составил некое завещание, которое его жена должна была передать самому достойному из сыновей. Да и почти наверняка он попросил ее рассекретить свои записи лет через пять после своей смерти, не раньше. Только так он мог быть уверен в том, что его родные не подвергнутся возможному преследованию со стороны властей.