Про Клаву Иванову (сборник) - Владимир Чивилихин

– А если я не позволю? Как говорится, ex officio?[1] Ну, ну, не горячитесь! Скажите, почему вы им так пристально заинтересовались?

С л е д о в а т е л ь. Не знаю. Может, потому, что я еще не очерствел на работе.

– Но-но-но! Не забывайтесь, молодой человек! Минутку! Факт установлен? Экспертиза есть? А? Экспертиза, спрашиваю, есть?

С л е д о в а т е л ь. Запоздалая. Понимаете, какая тут сложность. Оставаться они не могли возле него. Брать с собой тоже нельзя. Закрыли брезентом, привалили камнями и поплыли. Трое суток на плоту, да пока сообщили, пока мы тут раскачались. Неделю вертолет не мог туда пробиться – дожди, грозы. Когда я прилетел, представьте себе…

– Минуточку! Зачем так много слов? Преступник сознался? Статьи не можете подобрать? Вас что, собственно, затрудняет? Обстоятельства, свидетели?

С л е д о в а т е л ь. Видите ли, я не знал, что все может быть так непросто. И что такие люди бывают.

– Люди бывают всякие, молодой человек! Но вы, я вижу, просто расстроены. Больше эмоций, чем логики, а в нашей работе эмоции не нужны. Вот что, давайте-ка я помогу вам с этим делом. Пожалуйста, все материалы ко мне…

Солнце стояло прямо по курсу и било через стеклянный нос вертолета мимо пилотов, сюда, в кабину. Гуцких глядел на далекие голые горы, на синие долинные дымы. Ну как, Платоныч, не видно сизого? Давай, давай, летнаб, ищи нам работенки, а себе на голову забот!

Предгорья Родион оглядывал недружелюбно – где-то тут, за водоразделом, он чуть не пропал по первому разряду. (Нет, хорошо все же вертолеты, трещалки эти, придуманы – прыгать не надо. Тогда ветер сильно вихрило над лесом, и разве угадаешь всякий дурацкий случай? И нечего вспоминать о нем, есть другое, главное, что, наверно, и до конца дней не переживется. И она, Пина-то, чувствует, если думаешь не о ней. Вот повела глазами и склонила голову, смотрит вниз. Она в этих местах никогда не бывала. Тут другие – темнохвойные, богатые, золотые леса… Верно, ни у кого нет таких лесов, последние они на земле – мачтовые, нетронутые, и как здорово, что я в них живу! А ведь тайга эта не только наша вообще-то. Говорят, и на Кубу сибирская сосна идет через Игарку. И золотишко, правда что, мы качаем этим лесом из чужих стран, которые свой древостой уже свели. А интересно – оттого, что лесов так много видишь, будто сила в тебе прибывает. Почему это так?..)

Давно уплыли назад серые весенние поля с клинышками зеленей, деревни в один, самое большее, в два порядка, ниточки дорог, плешины вырубок. Широкая в низовье и отмельная Учуга приметно сузилась, текла сквозь нехоженую тайгу, льнула к прижимам, и не очень-то здесь можно было сесть. Однако ее тут еще не сдавливало камнями. Все здешние реки шалеют повыше, к гольцам – ворочают каменья, шумят бестолково и прут вниз наперегонки, подбавляя сил батюшке-Енисею.

А тайга-то какая! Мохнатой дохой лежали кедрачи на отрогах и, спускаясь, все густели и густели; они срослись бы, наверно, в одно, сплелись в стремленье все заполнить собой, если б долина была поглубже и Учуга не перерезала бы внезапно ее острым синим лезвием.

(Вот только смоляные эти леса горят неостановимо. Правда, Гуцких сказал, что спокоен за пожар – на его пути ложе сухого ручья, что спускает с гольцов полые и ливневые воды. Славно! Снизу будет держать Учуга, сверху камень, а тылы пускай себе горят, пожару не разгуляться в кривом и чахлом редколесье, и он скоро умрет на гольцах. Главное – не пустить его в долину, в широкий развал, где лесам век не убыть, если не это лихо…)

Гуцких достал расческу, и Родион насторожился. Ага, вот они! Скажи, какая удача! Может, последнее на реке такое место. Паводком ободрало кустарник на мыске, и образовалась удобная площадка. На ней палатка белела, едва заметно дымил костерок, а людей не было. Ручей. Он, должно быть, и натащил в реку этот мысок? На большом камне кто-то машет руками. Не Санька ли? Ох, и обрадуется же он, что я ему ружье захватил!

А где же пожар? Да вот он раскочегаривает за прижимом. Конечно, ему еще ползти да ползти до ручья, и лесу тут дуриком погорит порядочно. Однако ничего другого не придумаешь: выше по реке ни площадки, ни ручья приметного, а в камнях да таком древостое полосу не пробьешь с ходу.

Вертолет прошел над пожаром, поднялся до гольцов. Мрачноватое ущелье скоро перешло в плавный распадок. Где-то там, повыше, в лишайниках начиналась Учуга и сразу же принимала в себя несколько притоков из водораздельных подоблачных логов, в которых еще долеживали снега. (Кто это мог поджечь в таком отбойном месте? Туристских маршрутов тут не значилось, это уж я точно знаю. Да и рано туристам. Геологи еще тоже по городам рюкзаки утаптывают. И охотникам в тайге делать нечего – пушной промысел отошел, а боровой дичи не срок. Правда, медведь вылез давно и рогачи панты уже наращивают, однако на эту охоту кто попало не выйдет, а на зверовщиков зря грешить нечего – не подожгут. Скорее всего гроза. Тут, в горах-то, особый климат – не поймешь, чего ждать от погоды…)

А горело знатно. За главным валом непроглядно дымило, – должно быть, заломистые и мшистые здесь были места. Сквозь серую пелену выбивало иногда пламя, и катились в небо черные пухнущие шары, будто взрывались и чадили бочки с нефтью. Родион знал, что это целиком вспыхивают пахучие, насквозь просмоленные кедры. Их долго потом дожигало жарким бездымным огнем. Но все это не так страшно, на безветрии-то. И фронт пожара был, в сущности, его флангом, потому что дымы не гнало по долине, а тянуло вверх, к гольцам, где гореть было нечему.

(Славно, что взрывчатку не придется таскать на гору. Конечно, радости мало мотыжить каменистые берега ручья, но работа эта простая, и парашютистов нечего тут зря держать, можно обойтись рабочими. Капитальный отжиг сделаем, запалим остаток леса от реки – и вся любовь, как скажет Санька.

А Платоныч, видно, нарочно сюда бросил команду, чтоб ребята оклемались да подкопили силенок для какого-нибудь особо тяжелого дела. Может, потом далеко на север всем прыгать придется, а назад своим ходом? Или где-нибудь огонь под землю ушел, и там каторги на неделю, а то и больше?..)

Приземлились. Лопасти довертелись вхолостую, обвисли. Открыли дверцу вертолета, и в кабину ворвался ровный и мощный гул. Пина подумала, что это осталось в ушах от моторов, но шум шел извне. Она соскочила с подножки, огляделась. Вся долина звучала. Можно было различить шорохи, всплески и тонкий перезвон струй, ворчанье и взревыванье воды на камнях – и все эти близкие и далекие, низкие и высокие шумы Учуги не вязли в тайге, она лишь немного смягчала и подравнивала их.

Вдруг по долине многоголосо раскатились крики. Кричали где-то вверху, но казалось, совсем рядом. И сзади, сбоку, и даже будто с больших камней на той стороне Учуги доносилось.

– Чего это они орут? – спросил Гуцких.

– Шалят, – ответил Родион. – Отоспались. Платоныч, тебе они очень нужны?

– Да не сказал бы.

– Не хитри, Платоныч, я сводку видел на аэродроме. Забирай их, Платоныч!