Единственная наследница - Звева Казати Модиньяни

А Вере эта работа так нравилась, что она даже не чувствовала усталости: похвалы клиентов ей льстили, а хорошая плата побуждала к особой старательности. Возможно, поэтому она больше не вышла замуж и откладывала каждый грош: она хотела, чтобы ее дочь имела лучшую жизнь, чем была у нее самой, чтобы она не знала нужды, если что-нибудь случится вдруг с матерью.

Дочь она воспитывала в строгости, но поскольку о работе в гладильной та и слышать не хотела, мать устроила ее ученицей в шикарный шляпный магазин на виа Торино. Стройной, не по годам высокой, Марии нравилось шагать по улицам, разнося картонные коробки заказчицам. А ее чудесные волосы цвета воронова крыла неизменно восхищали прохожих. Ей это больше нравилось, чем торчать весь день в мастерской, подметая обрезки фетра и тесьмы, которые все время кучами скапливались на полу. На улице она развлекалась, разглядывая дома, витрины, прохожих; в мастерской же было все одно – собирать бусинки, если швея случайно опрокинет коробку с ними.

Когда в 1938 году Мария познакомилась с Немезио Мильковичем, она готовилась стать настоящей модисткой: для этого ей понадобилось бы еще два-три года. Это был хороший выбор: мода на шляпки распространялась по Европе, как пожар, и дамские журналы уделяли им много внимания. Она была вполне современной девушкой и больше всего любила читать чувствительные новеллы и романы с продолжением. Воинственное лицо фашистской Италии, в обрамлении ликторских пучков и свастики, не исключало в те годы сентиментальности, а в литературе и кино – сюжетов, уводящих далеко от действительности.

Каждый день, шагая от виа Торино до корсо Верчелли, Мария чувствовала на себе восхищенные взгляды молодых людей, которые оборачивались ей вслед: ее красота не оставалась незамеченной. Сама же она не заигрывала ни с кем, отчасти потому, что была робка и сдержанна, но, главное, потому что боялась матери, которая наставила бы ей синяков, если бы узнала, что она хоть словом перебросилась с незнакомым мужчиной. Вера шла на всякие жертвы, и ей удалось скопить приличную сумму, чтобы обеспечить дочери достойную партию. Но вне всякого сомнения было то, что мужа для дочери выберет она сама; парень должен быть молодым, из хорошей семьи, серьезным, положительным, работящим.

Однажды летним вечером за корсо Верчелли, на площади, запертой с одной стороны кварталами старых домов, а с другой каналом Навильо, появилась труппа акробатов, которые представляли публике разнообразные аттракционы. Тут были знаменитая акробатка Надина Надетте, известная своими шумными успехами в Париже, великий факир турок Мустафа Али, который изрыгал огонь из горящего зева и глотал лезвия, очаровательная волшебница Фатима, королева Востока, со своими дрессированными питонами, негр Кочис, ужас черных народов, который пожирал курицу с перьями и со всеми ее потрохами, и, наконец, Немезио Милькович, или Урсус, выросший в горах Сербии и готовый помериться в поединке с любым, кто выйдет против него на ковер.

В тот вечер мать Марии, победив свою обычную бережливость, решила, что они с дочерью могут позволить себе потратить по пятьдесят чентезимо на то, чтобы полюбоваться зрелищем, о котором кричали все афиши в округе. Заняв места на расшатанной скамейке в первом ряду, обе как завороженные следили за каждым номером с изумлением и наивностью людей из народа, которым достаточно подобия экзотики, чтобы прийти в неподдельный восторг.

И вот наконец на арене появился сам Урсус, человек, выросший среди диких гор Сербии. Мария, которая ожидала, что он будет похож то ли на Кинг-Конга, то ли на снежного человека, была удивлена, увидя перед собой молодого человека, красивого и стройного, больше похожего на гимнаста, чем на тяжеловеса. Это был блондин с зелеными смеющимися глазами, широкими крутыми плечами, стройными бедрами, длинными ногами и с узкой талией, стянутой блестящим поясом.

Мария взглянула на него и замерла. Он был прекрасен, как ангел.

– Прошу уважаемую публику простить меня, – начал он чистым и звучным голосом, – за мой иностранный акцент. Это оттого, что я вырос в Сербии. – Он нажимал на букву «с», укорачивал «о» и ужасно спотыкался на «дзете», но акцент его выдавал скорее романскую речь, нежели славянское происхождение. Мария же видела только берега По и Изонцо: ее мир вмещался между Порта Венеция, Порта Тичинезе, Порта Лодовика и Порта Вольта. И поэтому ей было все равно, какой акцент у юноши – славянский или сербохорватский, главное, что он был не миланский.

– Благодаря моему дару и упорному труду, – продолжал атлет, прекрасный, как ангел, – странствуя по городам и странам, мне удалось изучить способы психодинамического воздействия на организм, с тем чтобы освободить свое тело от законов гравитации. Любезные синьоры, прекрасные синьоры, очаровательная синьорина, – сказал он, обращаясь прямо к Марии, которая вспыхнула, как огонь, – в результате этих многолетних тренировок я, Немезио Милькович, или Урсус, в состоянии высвободить магнетизм, заложенный в нас Природой, и отразить нападение любого самого сильного человека на свете.

Эти слова, половину которых Мария не поняла, легкие, как летний ночной воздух, что разносит по городу нежный запах липы, ласкали ее слух сильнее любого захватывающего диалога из романа.

– Ну, хватит тараторить, ты, трещотка! – Огромный мужчина, почти что великан, поднялся где-то в заднем ряду и, прокладывая себе дорогу среди тесно сидящих зрителей, двинулся к арене, на которой разворачивалось зрелище. – Сейчас ты у меня высвободишь свой магнетизм при помощи вот этого инструмента, – показал он свой могучий кулак, тяжелый, как наковальня.

Урсус поклонился иронично-легко, как Арлекин или Пульчинелла, и пригласил его жестом.

– У меня есть основания полагать, – насмешливо возразил он, – что синьор хочет помериться своим центнером чистой свинины против мегалитических фантасмагорий мускульных метаморфоз.

Противник посинел от гнева.

– Эй ты, полуженщина! – воскликнул он, приближаясь к цирковому кругу и снимая пиджак. – Куда бы ты хотел упасть?

– В поле зрения, в наваждение, – парировал тот, устремив свои зеленые глаза на Марию, которая буквально приросла к месту от изумления, – и в сокровеннейшие чувства самой приятной и обаятельной девушки в мире.

– Сейчас я тебе покажу чувства, – взревел великан и, широко размахнувшись, скорее отбросил, чем ударил юношу, заставив его перекувырнуться в воздухе.

Но, не успев еще приземлиться, Немезио Милькович, или Урсус, вскочил, как пружинная игрушка, на ноги и отвесил публике еще один поклон.

– Меня ударили предательски, – улыбаясь с извиняющимся видом, объяснил он. – Еще рано открывать счет.

– Погоди, сейчас я тебя успокою, шут! – Великан с торжествующим видом огляделся вокруг, неумолимо надвигаясь на юношу.

– Мои уста, синьоры, не знают лжи, – продекламировал Немезио напыщенно. – Эта прекрасная девушка в первом ряду тому свидетель, – продолжал он, привлекая к Марии всеобщее внимание, – мой языческий взгляд, похищенный ее божественной красотой, не заметил лапу этого неотесанного грубияна.