«Смерть» на языке цветов - Людмила Мартова

Лёка уверенно шла вперед и свернула в бросившийся под ноги проулок. Ей казалось, что внутренний голос в ее голове подсказывает ей, куда идти. Между ней и проклятым мальчишкой как будто существовала какая-то невидимая миру связь. Она чувствовала, как он проходил мимо закрытых глухих заборов, как остановился перед забором деревянным, за которым у веселенького уютного крыльца стояла детская коляска. В этом доме были люди, но мальчишка, нуждающийся в помощи, не мог обратиться к ним, не подставив под удар ни в чем не повинного малыша. Не такой у этого щенка был характер. Значит, он пошел дальше.

Еще один глухой забор остался позади, а затем внутренний зов заставил Лёку остановиться у витого кованого забора, за которым цвела невиданной красоты клумба. На аккуратной песчаной дорожке валялась брошенная явно впопыхах тяпка. Лёка осмотрела дом и нехорошо усмехнулась. Это знак свыше, что финальный акт задуманной ею трагедии тоже пройдет среди цветов. Это хорошо. Это правильно. Это красиво. Особенно кстати придется выращенный чьей-то заботливой рукой портулак, цветок грусти.

В фасадном окне что-то мелькнуло, и Лёка снова усмехнулась. Прицелившись, она выстрелила в электронный замок, запирающий калитку. Та бесшумно распахнулась, приглашая войти. Лёка аккуратно притворила ее за своей спиной и шагнула к крыльцу.

* * *

Уже второй раз за сегодняшний день ужас за судьбу близкого человека гнал Лаврова вперед. С Лилей все обошлось, и он было выдохнул, потому что без нее не смог бы жить дальше. Теперь в опасности был Матвей, и Лавров знал, что если с мальчиком что-то случится, то Лиля ему этого никогда не простит. Он не должен был оставлять мальчишку одного. Он не подумал. И, случись что, он будет наказан по заслугам.

Лавров и сам привязался к мальчишке. Тот был смышленым и добрым, трогательно заглядывал в глаза взрослым, ластился, пытаясь избыть свое сиротство, искренне бросался на защиту тех, кого считал своими. Лавров вспомнил, как прыгала нижняя губа Матвея, когда он прибежал к нему с известием, что Лиля в беде. Маленький, напуганный, но уже настоящий мужчина, с которым не страшно идти в одной связке.

Лавров знал, что будет в случае, если он сейчас успеет. Он женится на Лилии Ветлицкой, и они усыновят мальчика. Будут жить счастливо и воспитывать троих сыновей — Гришу, Степку и Матвея, а если повезет, то и четырех. Лаврову вдруг очень захотелось, чтобы Лиля родила ему еще одного сына. Надсадно заболело сердце, о наличии которого Лавров теоретически знал, конечно, но никогда не проверял на практике.

Сейчас сердце тяжело стучало в левой стороне груди, отдавая в локоть. На секунду Лаврову стало страшно, что он умрет от инфаркта, как отец, прямо сейчас, здесь в машине, и уже тогда никто не поможет Матвею, да и маме тоже. Там же еще мама. Страх вспыхнул снова, заливая грудь, голову, глаза и даже рот. Вспыхнул и погас. Лавров решительно выбросил из головы глупости. Действовать, а не рефлексировать, как он это умел когда-то, вот что нужно было сейчас. И откуда-то пришла уверенность, что он сможет.

Гравий под колесами, казалось, в одну секунду превратился в серое пятно асфальта и тут же в песчаный съезд в поселок. Лавров и не заметил, как доехал. Страх сменился решительностью. Сейчас он видел все окружающее как через прицел пистолета. Четко, сфокусированно, так, как нужно, чтобы выстрел был точным.

Поднялся и опустился шлагбаум за спиной. Лавров промчался по главной улице, но поворачивать к дому не стал. Бросил машину у края придорожной канавы и дальше пошел пешком. Калитка во двор была притворена, но не заперта. Дверь в дом нараспашку. На долю секунды мелькнула мысль, что он опоздал, но Лавров тут же прогнал ее и снова сосредоточился на звуках окружающего мира. В них не было ничего тревожного. Обычное пенье птиц, шорох ветвей, где-то играла чуть слышная музыка, неподалеку заплакал проснувшийся ребенок. И тут разноголосая безмятежность была вспорота звуком выстрела. Стреляли в его, лавровском доме.

Он понимал, что во дворе сам станет прекрасной мишенью, поэтому прыгнул от калитки на середину песочной дорожки, перекатился через спину, как их когда-то давно учили на занятиях по рукопашному бою, вскочил на ноги, снова прыгнул, теперь уже оказавшись за защитой металлической двери, и опять прислушался.

Из дома доносился равномерный тихий писк, как будто скулил щенок. Тихо войдя в прихожую, Лавров услышал, что это не писк, а неразборчивое бормотание на одной высокой ноте. Кто-то говорил, причем очень жалобно, как будто упрашивал. И этот голос не был похож на мамин или Матвея. Держа пистолет наготове, Лавров дошагал до комнаты. Ему казалось, что он готов ко всему, но открывшаяся его глазам картина все равно ошеломила своей неестественностью.

На толстом персидском ковре, который мама лет пять назад привезла из Турции практически на себе и которым страшно гордилась, лежала, скорчившись, незнакомая, уже не очень молодая женщина. Одна ее нога была вывернута в столь неестественном положении, что сразу становилось понятно — женщине прострелили коленную чашечку. Пробитую пулей правую руку она прижимала к себе левой и тонко, на одной ноте просила:

— Пристрелите, пожалуйста. Добейте. Больно. Я не смогу. Я не хочу, чтобы снова больно. Я не вынесу тюрьмы. Господи, как больно.

Чуть в стороне валялся пистолет, до которого раненой женщине больше, похоже, не было никакого дела. Ковер под ней потихоньку пропитывался кровью, и Лаврова внезапно охватила ярость. Мамин ковер теперь придется просто выбросить, а она его так любила. Мама! Лавров поднял глаза со скрюченной фигуры на ковре и, мимоходом удивившись тому обстоятельству, что его зрение словно стало фрагментарным, фасеточным, как у стрекозы, сначала увидел вжавшегося в оконный простенок Матвея, а затем уже маму. Целая и невредимая Валерия Сергеевна стояла в углу комнаты и держала в руках ружье.

— Мама, так это ты стреляла? — глупо спросил Лавров, которого накрыла волна непередаваемого облегчения, смешанного с неверием и немножко восхищением. Каждый раз, когда ему казалось, что его мама ничем не может больше его удивить, она в два счета доказывала, что это не так.

— Конечно, я. — Валерия Сергеевна царственно повернула голову, показывая небывалое достоинство. — А что, я должна была ждать, пока нас убьют? Как только эта, — она кинула презрительный взгляд в сторону лежащей на ковре женщины, — появилась на пороге, так я сразу и выстрелила. Сначала в руку, чтобы выбить пистолет, а потом в ногу, чтобы она не могла к нам приблизиться. Для рукопашной я, как ты знаешь, уже стара.

— Мама… Да ты у меня снайпер, — искренне восхитился Лавров. — Не уверен, что впопыхах мог бы выстрелить так же точно.

— Я не снайпер, — ответила Валерия Сергеевна и наконец-то опустила ружье. — Пусть в целях самозащиты, но я не могу убить человека, даже если он с оружием пробрался в мой дом, чтобы нанести вред моим близким. Поэтому я попала туда, куда хотела попасть, вот и все. Ты же помнишь, что твой отец всегда восторгался, что, стреляя по уткам, я всегда попадаю. Она крупнее утки.

— Матвейка, ты-то как? — спросил Лавров, снова поворачиваясь к мальчику. Тот оторвался от стены, с которой, казалось, пытался слиться, и бросился Лаврову в объятия. Слезы градом стекали по худенькому, бледному личику.