Alouette, little Alouette… - Юрий Никитин

Анечка ответила шепотом:

– Сто двадцать лет… В общем, большинство тех, кто перевалил через этот рубеж, как говорят, психологически важный, заканчивают жизнь самоубийством.

– Ох, – прошептала Аллуэтта. – Почему?

– Пока не разобрались, – объяснила Анечка тихонько. – Известно только, что в сто лет и даже в сто десять все были полны желания идти в будущее. Никакие мысли о самоубийстве не возникали. А потом вот не просто возникли, но и…

Френсис покосился в их сторону, но ничего не сказал, ухватил со стола листки с распечатками, где графики перемежаются со сложными формулами, принес к столу Максима и положил поверх его бумаг.

– Что сие? – спросил Максим.

– Новые данные, – ответил Френсис хмуро. – Подтвердившие те, что встревожили, но малость… Теперь видим, что это не единичные и не случайные моменты.

Максим, морщась, просмотрел бегло, цифры злорадно указывают на то, что все это не очередная журналистская болтовня. Те из долгожителей, что первыми подверглись долгому и мучительному процессу ревилитации, долго и счастливо, как говорится, жили первые годы, упиваясь ощущением, что отодвинули смерть еще лет на двадцать, а потом с ними начало что-то происходить…

Нет, тело оставалось достаточно молодым и крепким, даже мозг достаточно ясным, для чистоты опыта брали только тех редких счастливцев, кому благодаря редкому сочетанию генов не грозила какая-либо деменция. Но именно они начали умирать примерно в сто тридцать лет при наличии идеального здоровья и механических безотказных сердец, печени, почек и всего прочего.

То, что умирают еще в семьдесят-восемьдесят, понятно, не всех может охватить медицина, но есть категория граждан, которым по своим финансовым возможностям доступны все новейшие лекарства, препараты и все штучки хай-тека, с которыми, как уверяют специалисты, можно жить бесконечно долго или, как они же добавляют со снисходительной усмешкой, «пока не надоест», в полной уверенности, что такое не надоест никогда.

Однако же ни один из самых благополучнейших богатых и здоровых людей не перевалил за сто сорок лет. Умер даже Герберт Гунандсон, который в свои сто тридцать лет заявил, что он счастлив, полон энергии, оптимизма и обязательно будет жить вечно.

Он так говорил еще в сто тридцать два года на юбилее, но уже как-то неуверенно, задумываясь, а через полгода скончался в полном сил теле и при почти идеальном здоровье.

Максим читал, а Френсис топтался рядом, заходил то с одной стороны, то с другой, словно под другим углом зрения график смертности изменится.

– Как, – произнес он с тоской, – мы были абсолютно уверены, что отключили все то в организме, что ведет к смерти!

Максим буркнул:

– Нет, мы отключили все, ведущее к старости. Сколько раз то мы, то наши конкуренты объявляли о победе над старостью! Но всегда находилось что-то еще, незамеченное, из-за чего организм продолжал стареть. Но на этот раз было сделано вроде бы все! Полная победа!.. У тридцатилетнего и через сто лет организм останется в состоянии тридцатилетнего!.. Так что же?

Френсис сказал со вздохом:

– Старость ни при чем. Герберт Гунандсон не зря ухлопал сорок миллионов на свое здоровье. Он умер в полном здравии. Организм у него был сравнительно молод. Однако что-то остановило его часы…

– Часы отключили мы, – напомнил Максим. – Чтобы человек не старел.

– Да-да, – сказал Френсис. – Тогда что? Может, через какое-то время организм все равно подает команду на самоуничтожение? Даже если придумает, как отключить и вот это?

Максим молча упер локти в стол, голову опустил на кулаки. Сложность даже не в том, как отключить и этот переключатель, а вообще его обнаружить.

– Нужно привлекать психологов, – сказал он с досадой. – Или не надо?.. У нас ситуация, как если бы взялись на основе двенадцатилетнего подростка изучать его будущие проблемы в половой сфере. Или даже изучать характер, прогнозируя на десятки лет вперед. Не очень умно, понимаем же, что через пару лет в его организме произойдет мощная гормональная перестройка, он станет совершенно иным и все наши расчеты полетят к чертям.

– Не пугай, – сказал Френсис нервно, – а то уже начинаю думать, что вообще не узнаем, что заставляет умирать после ста тридцати лет, потому что исследовать нужно успеть в очень короткий промежуток!

Максим пробормотал:

– В тот, когда человек вдруг теряет оптимизм и желание жить вечно?

– Да, – сказал Френсис, – но очень быстро. А пациента, возможно, надо связывать и держать под антидепрессантами. Что, если в его организме происходит некий запланированный хитрейшей эволюцией новый гормональный переворот? Какого человечество еще не знало, так как никто до него еще не доживал? Или не гормональный, но все равно очень быстрый. Почему-то человек внезапно начинает вести себя иначе! Но почему? Вчера думал так, а сегодня мнение переменил в обратную сторону.

– Хуже всего, – пробормотал Максим, – он уверен, что именно сейчас прав, так как обычно чем человек старше, тем больше знает и понимает. А вот мы…

Френсис сказал со вздохом:

– Ясно. Пошел искать дальше…

– В каком участке?

– Давно присматриваюсь к одному, – ответил Френсис. – Все вроде бы понятно, изучено, проверено и запротоколировано, однако там есть пара микро-РНК, что вроде бы ничего не делают…

– Мусорные?

– Тоже так думал, – ответил Френсис, – у нас же до фига мусора, что весьма затрудняет… Но вдруг не мусор? Место там больно удобное, чтобы оттуда посылать некоторые важные сигналы…

– Я же говорил, – проговорил Евген раздраженно, – надо подчищать психику!.. Ну и что, если Совет по этике еще не принял решения? А тут люди мрут. Добро бы просто на улице, а то наши, за которыми ведем наблюдение. Вполне можем корректировать, не дожидаясь разрешения. Зато спасем жизни!

– Можем, – ответил Георгий и посмотрел на Максима. – Можем спасти.

– В широких пределах, – согласился Максим. – Уже сегодня. Но почему не делаем?

Френсис покрутил головой.

– Сам знаешь. Когда начали разбираться, что можно убрать, а что нужно оставить, оказалось…

– …что нужны все, – угрюмо сказал Георгий.

Аллуэтта открыла рот.

– Разве? Я бы от многого…

Френсис повернулся к ней, сказал с сочувствием:

– Лапочка, без твоей наглости и стервозности не было бы и твоего напора, твоей уверенности и жизненной мощи. Сидела бы в уголке и, посапывая, вязала на спицах. А то и вовсе крючком, позор какой!

Аллуэтта распахнула глаза во всю ширь, дивное превращение вчерашней стервы в наивную дурочку.

– Правда?.. Может, Максиму это и нужно?

Френсис сам тоже открыл рот, постоял так и осторожно закрыл.