Первый меч Бургундии - Александр Зорич

9. Шмелём - в Лотарингию

- Кто?

- Жильбер де Шабанн. Господин Рогир писал меня с супругой. В августе.

- Так Вы забрать работу?

"Ро-о-гир! К тебе пришли-и-и!" - сложив рупором ладони, закричала Изабелла и, усадив гостя, пошла растапливать печку, на ходу собирая волосы в пучок. Наверное, раньше ей было бы неловко, что ещё только стемнело, а они уже залегли спать, словно пастухи. И неловко за свой неряшливый капот, заляпанный воском, из-под которого выглядывает заношенная ночная сорочка. И за ведро для физиологических нужд в условиях мороза, которое гость зацепил ногой, но, слава Богу, не опрокинул. Но это раньше. А теперь - нет.

- Вечер добрый, - голос Рогира. Он в ночном колпаке и в кальсонах. Он продрал глаза и выглянул из спальни, что на втором этаже, затем снова скрылся и, наскоро одевшись, спустился вниз по лестнице.

Жильбер де Шабанн сидел тихо, не смея пошевелиться. Он подозревал, что будет здесь некстати, но рассуждал приблизительно так: если им будет неловко - ему наплевать, они ему не ровня. Но будничные, обыкновенные люди, которых он вытащил из постелей, нисколько не смущенные и не возмущенные, его испугали. Это какая-то новая порода людей - несмущаемые. Это шестая раса - сокрушался де Шабанн.

Он был озадачен: как в такой аморфной среде проявить свой "тяжелый характер"? И матерно крыл государыню Шарлотту, из-за которой он, собственно, занял денег и прибежал сюда ночью как подсоленный. Ей, видите ли, тоскливо каждый раз, когда муж воюет с бургундами. И поэтому ей моча стукнула в голову непременно навестить его с супругой завтра утром. А значит было бы очень кстати повесить шедевр кисти Рогира ван дер Вейден на самую обнаженную стену, а от буржуазного вопроса "сколько?" небрежно отмахнуться, что, мол, не жлобы, на искусствах не экономим.

- Рад Вас видеть. Признаться, был уверен, что Вы сейчас вместе с государем воюете бургундов. Ваш визит для меня, не скрою, сюрприз.

Рогир украдкой бросил взгляд в сторону темного лаза на кухню. Сейчас бы в самый раз чего-нибудь горячительного и печенья. Что это Изабелла медлит? Уголь закончился? Хвала Создателю, шаблоны светского трепа растворились во плоти Рогира, как витамины. Обратно они тоже выходили беспрепятственно и самовольно - он, пожалуй, мог бы брать интегралы и читать по-гречески, пока его губы артикулируют "рад Вас видеть", не то что думать о жене.

- Я, знаете, был бы счастлив быть в Лотарингии, подле государя, под его знаменем биться плечом к плечу с бургундской нечистью, - соврал де Шабанн. - Но, увы, только оправился после тяжелейшего ранения.

- Какое несчастье! - участливо отозвался Рогир и, спрятав в ладонь улыбку, стал припоминать что-то, какую-то сплетню, переданную Изабеллой, как-то подозрительно тихо на кухне, ах да, там замешан тот приятный белокурый мальчик. - Однако, портрет готов и Ваша супруга будет довольна. Вы здесь ещё импозантней, чем в жизни.

- Да уж, - процедил де Шабанн и на глазах помрачнел.

Рогир не настаивал на семейной теме, сколько можно говорить, когда можно чудесно, быстро окончить мучения - обменять картину на гонорар, попрощаться и всё. И не надо никакого горячительного, Изабелла права, это только затягивает коммуникационную агонию. Де Шабанн полностью независимо пришел к тем же выводам и потянулся за мошной, притороченной к поясу.

- Вот остаток, - хмурый, как вурдалак, де Шабанн бросил кошель Рогиру.

- Сами понесете? - поинтересовался Рогир по поводу полотна, на которое де Шабанн, кажется, и не думал смотреть, поскольку он был человек дела, а дело его было в том, чтобы обстряпать куплю-продажу. Любоваться можно и дома, если есть охота.

- Я? - оскорбился де Шабанн. - Я сам ничего не ношу. За дверью ждут мои люди.

Рогир, которому было всё равно, помог ему дотащить полотно до крыльца, запер дверь и только тогда заглянул в кошель. Что ж, это очень кстати.

- Liebchen![24]- позвал он Изабеллу. Так соловей, разжившись упитанным червяком, зовет свою соловьиху.

Никто не отозвался. Почуяв не то чтобы неладное, но что-то ненормальное, Рогир поспешил на кухню.

Каморка, называвшаяся кухней, была не освещена, единственное окошко, в которое мог бы просочиться лунный свет, было закопчено в три геологических слоя и имело прозрачность тонкого листа фанеры.

Огромное брюхо Рогира, не вписавшись в поворот, зацепило стойку с кастрюлями и сковородами. Кстати, Рогир собственноручно скамстролил её, покрыл резьбой и инкрустацией во дни вынужденного бездействия. Она получилась такой же малофункциональной и неустойчивой, как и все прочие призрачно-материальные творения Рогира.

Изабелла, однако, никогда это глупое нечто, похожее на молодую сосенку без хвои, не критиковала, но лишь терлась носом о сивые бакенбарды Великого Фламандца, выдавая пособие по безработице из своих душевных щедрот.

Спустя доли секунды всё, что было на стойке скобяного, потеряло равновесие, было подхвачено демонами гравитации, загремело и задребезжало. А всё, что могло катиться - покатилось. Когда скобяной перезвон утих, Рогир позвал жену снова.

- Я тут, - отозвалась наконец Изабелла из-под правого локтя Рогира. - Нечего беспокоиться.

Голос Изабеллы казался мумифицированным. Он был как шелест газеты, от первой полосы до последней наводненной некрологами. Это был голос русалочки, которая некогда заплатила за красоту немотой, а теперь поменялась обратно и, глядя на себя в зеркало, не может взять в толк, кто, когда и, главное, зачем сделал её такой уродливой рыбой.

- Что-то болит? Хочешь воды? Почему ты сидишь в темноте? - начал Рогир стандартное в таких случаях интервью.

Глаза привыкли к вязкому сумраку и он уже стал различать свою первую и, кажется, последнюю жену, которая сидела на табурете, сложив руки на разделочном столике и водрузив голову сверху. Так любят сиживать очень старые псы и запертые в тесных клетках обезьяны. Можно было подумать, что она плачет.

- Хочешь, я мигом сбегаю и куплю пирожных? Деньги теперь есть, и это следует обмыть.

Никакой реакции.

- Хочешь, прямо сейчас позовем соседей и устроим пирушку? Может, доктора?

- Не хочу, - выдавила Изабелла, не меняя позы.

- Послушай, ну ты хоть чего-нибудь хочешь? - сдался Рогир.

- Хочу стать шмелем. Хочу полететь в Лотарингию. Хочу посмотреть на Карла, как он теперь. Хочу увидеть Александра - это его сын, но только я против него всегда возражала. Хочу посмотреть, как Людовика обмажут дегтем, обваляют в перьях и посадят на кол, а Обри утопят в бургундских испражнениях. Хочу увидеть Мартина, в конце концов.

- Какого это Мартина? - выпытывал у памяти Рогир.

- Помнишь молодого рыцаря, что заказывал тебе барана на алом поле?

- Ты хотела сказать козла?