Русская дива - Эдуард Тополь

А Киссинджеру всенепременно нужно каждую субботу молиться в синагоге! Интересно, как он обходился без синагоги во время своей «челночной кампании», когда в субботу оказывался у Анвара Садата? Или он на субботу летал из Каира в Тель-Авив, а потом опять возвращался в Египет? Черт возьми, бред все это, спектакль, политическая демонстрация и ничего больше!..

Барский, сдерживая раздражение, отошел от окна. Он знал, что тайной пружиной его ожесточения был вовсе не Киссинджер. А непредвиденный срыв операции «Дева», которая должна была резко и радикально сменить этот климат всемирного сочувствия «притесняемым» советским евреям и отказникам. Тогда, в июне, когда Барский наконец накрыл Рубинчика в Салехарде, подставив ему внештатную сотрудницу КГБ, все казалось готовым к блестящему завершению этой акции. Развратная деятельность растлителя русских девственниц журналиста Рубина была запечатлена на фотографиях и в милицейском протоколе в присутствии свидетелей, а его жена Неля за два дня до этого уволилась из консерватории, получив там характеристику для отъезда в Израиль. Иными словами, ничто, казалось, не могло остановить Рубинчиков от подачи заявления на эмиграцию. И вся последующая «шахматная» комбинация Барского была уже продумана и подготовлена, вызов в Москву всех жертв Рубинчика, подключение к делу прокуратуры и Игунова из Отдела пропаганды ЦК, и — наконец! — привлечение к этому всемирно громкому процессу Анны Сигал, Анны, которой Барский бредил каждую ночь все больше и больше с тех пор, как он все-таки морально сломал ее в ресторане «Армения».

О, это был сладостный миг! Одно дело было издали, из машин негласного сопровождения, наблюдать за Анной и Максимом Раппопортом и терзаться ночами под окнами квартиры Раппопорта, воображая их двоих в постели… — даже трезвое осознание того, что он, Барский, похож на кобеля, возбудившегося при виде чужой случки, не могло остановить наваждения этой его неожиданной влюбленности в Анну. Но он, конечно, не прервал тогда роман Анны и Раппопорта, хотя в любой момент мог накрыть Раппопорта на незаконном обмене валюты или одним телефонным звонком «порекомендовать» судье дать отвод Анне Сигал как адвокату Раппопорта. Однако ради успеха операции «Миллион на таможне» Барский ломал себя, сдерживал, укрощая свои завистливые сексуальные миражи редкими и случайными половыми связями, а чаще всего — просто ночной, перед сном, восьмикилометровой пробежкой и холодным душем.

Но после того, как Максим Раппопорт улетел, оставив после себя долларовый пепел в камине, Барский поклялся себе сквитаться с ним. Международная телефонная служба Министерства связи СССР получила распоряжение блокировать и домашний, и рабочий телефоны Анны от всех международных звонков, а Отдел проверки международной корреспонденции этого же министерства связи — изымать и пересылать Барскому в КГБ все письма, поступающие из-за границы на ее имя. В государстве с монолитной пирамидой власти изоляция любого человека, даже академика Сахарова, от связей с заграницей была несложной операцией. Затем, дав Анне остыть от ее романа, Барский стал искать пути подхода к ней. Конечно, он мог легко разыграть «случайное» знакомство и приударить за Анной, но какие у него были шансы на успех? Он не был ни подпольным миллионером, как Раппопорт, ни гениальным ученым, как ее муж, ни даже просто евреем, к которым эта Анна питала странную склонность. Он был рядовым полковником госбезопасности — правда, талантливым, как считали в КГБ после его успеха с захватом группы Кузнецова и до его провала на шереметьевской таможне. Но — и только! Нет, «случайное» знакомство с Анной и даже — в случае успеха — банальный роман с ней не устраивал Барского! Он был потомственным дворянином, сыном лауреата Сталинской премии, и ему не нужны были объедки с чужого стола, пусть даже столь восхитительно сладкие!

Да, о другой мести мечтал Барский, и другие, воистину грандиозные планы лелеяла и вынашивала по ночам его уязвленная душа. Нашумевшая в Москве легенда о Раппопорте с тремя «п», выигравшем у КГБ, как гениальный Гарри Каспаров у Анатолия Карпова, получит свой достойный эпилог! Полковник Барский умеет держать удар и покажет это всему КГБ и всей Москве! Анна Сигал, бывшая любовница еврейского титана Раппопорта, станет не просто его, Барского, любовницей и гэбэшной стукачкой, но и выступит в открытом судебном процессе общественным обвинителем развратного еврея Рубинчика — процессе, который будет показывать телевидение всего мира!

И тогда — о, только тогда, ни раньше, ни позже! — Барский снимет телефонную трубку, закажет прямой разговор с Бостоном, где живет этот Раппопорт и откуда он засыпает Анну своими любовными письмами, способными воспламенить и покойника. И скажет ему спокойным «доброжелательным» тоном:

— Господин Раппопорт? С тремя «п», не так ли? Это полковник госбезопасности Олег Барский. Вы помните меня? Мы с вами виделись на шереметьевской таможне семнадцатого июля прошлого года. Вспомнили? А теперь откройте, пожалуйста, ваш еб…ый «Нью-Йорк таймс». Видите фотографию этой женщины — общественного обвинителя по делу Рубинчика? Насколько я знаю, вы в своих письмах называете ее «моя единственная любовь». Правда? Так вот, включите свое жидовское воображение. Потому что сегодня ночью я буду ее еб…!

И — положит трубку. И пусть его за это даже разжалуют из КГБ — это будет лучшим русским эпилогом к еврейской легенде о Раппопорте с тремя «п»! Ради такого эпилога стоило месяцами искать ту беспроигрышную комбинацию, которую он своим чутьем увидел в банальном доносе об аморальном поведении журналиста Рубина. Стоило охотиться по всей Сибири за жертвами этого «любожида», унижаться до подставки ему этой бляди Наташи и играть в опасную игру с самим Андроповым, уходя от поиска «простой русской женщины-адвоката из провинции» и подсовывая вместо нее Анну Сигал.

Но теперь, когда все было готово и расставлено для финальной атаки, зверь не вылезал из норы! Иосиф Рубинчик не увольнялся из редакции и не обращался в ОВИР за разрешением на эмиграцию! А без этого, по решению Андропова, его нельзя было трогать. И вся операция, которая еще недавно развивалась так красиво и стремительно, забуксовала на месте, а если честно — просто сорвалась, полетела коту под хвост!

Конечно, Барский знал, в чем он просчитался. Рубинчик, напуганный салехардским инцидентом, не ринулся в ОВИР, чтобы побыстрей удрать за границу, как делают это все жуликоватые евреи, над которыми повисают следственные органы. И не стал искать связей в высоких инстанциях, чтобы остановить салехардскую «телегу», сунуть ее под ковер и замять скандал, как сделал бы это любой нормальный журналист его ранга. Нет, вместо всего этого он просто запил! По-русски: он не выходил на работу, а с утра отправлялся в пивную в парке «Сокольники» и напивался там с какими-то хмырями, бичами и алкашами, а к вечеру добирался на метро до Дома журналиста на Суворовском бульваре и, стреляя у знакомых журналистов по рублю (а его знала вся журналистская Москва!), доводил там себя уже до положения риз.

Когда Барскому впервые доложили о том, что Рубинчик запил, он отмахнулся: евреев-алкашей не бывает! И только когда оперативная слежка подтвердила ежедневные запои Рубинчика, Барский испугался всерьез: черт возьми, кого же прокуратура предъявит публике? Алкоголика?