Золотая тетрадь - Дорис Лессинг

Он поцеловал меня, в последний раз, и мы начали медленно спускаться вниз по холму, путаясь в клубках промокшей травы и листьев. От влажности мое креповое платье село, оно даже не закрывало моих колен, и это очень нас смешило, потому что теперь я могла ходить только очень мелкими шажками. Мы очень медленно, вдоль дороги, побрели к отелю, а потом к зданию, где находились спальни, и там, на веранде, увидели миссис Лэттимор. Она сидела там и плакала. Дверь в спальню позади нее была приоткрыта; там, на полу, у самой двери сидел мистер Лэттимор. Он все еще был пьян, и он повторял и повторял пьяным голосом, методично и тщательно выговаривая слова:

— Ты шлюха. Уродливая шлюха. Бесплодная сука.

Судя по всему, такое случалось и раньше. Она подняла к нам свое обезображенное слезами лицо, потянув себя обеими руками за рыжие прелестные волосы, с ее подбородка капали слезы. У ее ног свернулась калачиком собака, она тихо скулила, положив морду себе на лапы, и взад-вперед мела рыжим пушистым хвостом по полу, словно извиняясь перед нами. Мистер Лэттимор вообще не обратил на нас никакого внимания. Его покрасневшие безобразные глаза буравили жену:

— Ленивая бесплодная сука. Уличная девка. Грязная сука.

Пол меня оставил, и я пошла в спальню. Там было темно и душно.

Вилли спросил:

— Где ты была?

Я ответила:

— Ты это прекрасно знаешь.

— Иди сюда.

Я подошла к нему, и он схватил меня за запястье и притянул к себе. Я помню, как я лежала и ненавидела его, и я не понимала, почему тот один-единственный раз, из всех, что я помню, когда Вилли занимался со мной любовью хоть сколько-нибудь убедительно, случился именно тогда, когда он знал, что я только что делала это с другим.

Тот случай положил конец нашим с Вилли отношениям. Мы так и не сумели друг другу этого простить. Мы никогда не обсуждали события той ночи, но помнили о них всегда. И так получилось, что именно секс положил конец нашим «лишенным секса» отношениям.

На следующий день было воскресенье, и перед самым обедом мы все собрались под деревьями неподалеку от железной дороги. Джордж сидел в стороне от нас, один. Он выглядел как конченый человек, старый и печальный. Ночью Джексон забрал жену и детей и исчез; сейчас они шли на север, в Ньясаленд. Их домик, или, точнее, их лачуга, в которой, казалось, жизнь всегда била ключом, в одну ночь приобрел запущенный и опустелый вид. Маленькое, разрушенное и покинутое местечко, видневшееся за деревьями пау-пау.

Но Джексон слишком торопился, он не успел забрать своих цыплят. У домика бродило несколько цесарок и несколько огромных красных кур-несушек, и стайка маленьких и жилистых птичек, которых называли «куры кафров», и молодой прекрасный петушок в сияющих коричневых и черных перьях: черные перья в его хвосте на солнце переливались всеми цветами радуги, а он скреб грязь молодыми, сильными белыми лапами и громко кукарекал.

— Это я, — сказал мне Джордж, глядя на петуха, и паясничая, чтобы выжить.

Когда мы вернулись в отель, на обед, к нам подошла миссис Бутби, чтобы извиниться перед Джимми. Она торопилась и нервничала, глаза у нее были красные, но, при том что она не могла даже взглянуть на Джимми без того, чтобы на ее лице не отразилось отвращение, свои извинения она принесла вполне искренне. Джимми принял ее извинения с горячей благодарностью. Он совершенно не помнил того, что произошло накануне ночью, а мы не стали ему ничего рассказывать. Он подумал, что она извиняется за тот инцидент, который произошел во время танцев, когда он немного потанцевал с Джорджем.

Пол спросил:

— А что Джексон?

Она ответила:

— Ушел, и скатертью дорога.

Она произнесла это тяжело, нетвердым голосом, в котором слышалось огромное изумление и неспособность поверить в то, что она сама же и говорила. Было очевидно, что миссис Бутби силится и никак не может понять, что же такое могло произойти, что заставило ее с такой легкостью прогнать слугу, который служил ее семье верой и правдой целых пятнадцать лет.

— У нас здесь предостаточно желающих занять его место и получить его работу, — сказала она.

Мы решили, что уедем из отеля днем, и больше мы туда уже не возвращались. Через несколько дней Пол погиб, а Джимми отправился летать на своих бомбардировщиках над Германией. Тед вскоре завалил экзамены пилота, а Стэнли Летт сказал ему, что он дурак. Джонни-пианист по-прежнему играл на вечеринках и оставался нашим молчаливым, интересующимся и отстраненным другом.

Джордж, пользуясь своим знакомством с местными властями, навел справки о Джексоне. Оказалось, что тот отвез семью в Ньясаленд, там их оставил, а сам устроился работать поваром в один частный господской дом. Время от времени Джордж посылал деньги его семье, в надежде, что они подумают, будто деньги поступают от Бутби, которые, как он утверждал, вполне возможно, страдают от мук раскаяния, но с какой бы стати им так страдать? Ведь, с точки зрения Бутби, не произошло ничего такого, чего им следовало бы устыдиться.

На том все и закончилось.

И это послужило материалом для «Границ войны». Конечно, у этих двух «историй» совсем ничего общего нет. Я очень ясно помню тот момент, когда поняла, что я буду писать об этом. Я стояла на ступенях спального корпуса отеля «Машопи», и холодное, тяжелое, мерцающее сияние лунного света заливало все вокруг. Там, за эвкалиптами, на железнодорожную станцию прибыл товарный поезд, он стоял, свистел и выбрасывал в воздух клубы белого пара. Неподалеку от поезда был припаркован грузовик Джорджа, а позади него — фургон: какая-то нелепая, выкрашенная в коричневый цвет коробка, похожая на непрочную упаковочную тару. Там в это время Джордж был с Марией, я только что видела, как она прокралась к фургону и забралась в него. Влажные остывающие клумбы источали мощный аромат цветения и роста. Из комнаты для танцев доносились ритмы, выбиваемые Джонни из рояля. Позади меня звучали голоса Пола, Джимми, Вилли и неожиданные взрывы молодого смеха Пола. Меня переполняло столь сильное, опасное и сладостное возбуждение, что я могла сойти со ступеней прямо в воздух и по нему пойти, взбираясь силой собственного опьянения до самых звезд. Это пьянящее возбуждение происходило, как я понимала уже тогда, от безрассудства бесконечных возможностей, от опасности, от потайного, уродливого и пугающего пульса самой войны и смерти, которой мы все желали, желали друг другу и самим себе.

Дата, несколькими месяцами позже.

Сегодня я все это перечла, впервые после того, как написала. Все пропитано ностальгией, каждое слово ею нагружено, хотя, пока я писала, мне казалось, что я «объективна». По чему эта ностальгия? Я не знаю. Я предпочла бы умереть, чем снова пережить хоть что-нибудь из тех времен. И «Анна» того времени похожа, скорее, на врага, или на друга, которого ты знал так близко, что теперь не хочешь видеть.

КРАСНАЯ ТЕТРАДЬ

Вторая тетрадь, красная, была начата сразу и без колебаний. Поперек первой страницы было четко написано: «Коммунистическая партия Великобритании»; заголовок был подчеркнут двойной линией, стояла дата, 3-е янв. 1950, и далее: