Отбор для Слепого - Ксюша Иванова

Понимая, что напугаю до смерти, но не найдя других вариантов, все-таки в несколько шагов пробежал, стараясь не издавать ни звука, ни шороха, обхватил сзади и зажал рукой рот, втаскивая в комнату и крепко закрывая дверь. Она трепыхалась изо всех сил, пыталась ударить, укусить. И я уже успокаивал, уже шептал, что это — я, что бояться нечего, а она все еще продолжала вырываться — так испугалась… бедная девочка! И ничего лучше не придумав для ее успокоения, (убеждая себя, что дело исключительно в этом…) я поцеловал…

А вот именно этого делать было ни в коем случае нельзя! Адреналин в крови, моя к ней и до этого с трудом контролируемая страсть, ее попытки вырваться, а потом… следом за ними понимание, что спасена и яростный жаркий отклик — всё это затмило рассудок, вытеснило из него все разумные мысли, сделало меня животным, зверем, дорвавшимся, наконец, до необходимой как воздух, той самой, одной-единственной самки…

И я, как это животное, срывал с нее одежду и пьянел от ощущения на своем теле рук, делающих то же самое! И думал уже вовсе не о том, что где-то рядом предатели, что мне нужно разбираться с ними! И даже не о том, что с нею, именно с этой, важной для меня девушкой, нужно хотя бы в первый наш раз по-другому — более нежно, более осмысленно! Нет, только одна мысль была в голове — ни в коем случае нельзя позволить ей одуматься, нужно целовать крепче, обнимать жарче, так, как того требовали мои инстинкты, и ни за что не отпускать сейчас! А остальное… потом… не важно… когда-нибудь!

И подчиняясь этим инстинктам, я целовал ее губы, врывался в ее рот языком, я стаскивал ее брюки, надетые на голое тело. И не заметил даже, как она расстегнула пряжку моего ремня — переступил через свои брюки, подхватил на руки Регину и, уложив на кровать, склонился над ее телом.

На белой подушке в лунном свете разметавшиеся влажные волосы Регины казались черными, так же, как и, широко распахнутые, следящие за каждым моим движением, глаза. Я присел на краешек кровати, вдруг потеряв всю свою решительность и смелость. Девушка казалась мне нереально красивой — тоненькая, с кажущейся полной, большой при ее худобе, высокой грудью. И это ее смущение — эта закушенная нижняя губа, эта рука, неуверенно ползущая к треугольнику волос между ног, чтобы прикрыться, чтобы спрятаться от меня… это было как-то трогательно…

— Не нужно… пожалуйста! — прошептал незнакомым срывающимся голосом, потому что воздух полной грудью вдохнуть не мог. — Такая красивая… ты… безумно хочу…

Не знаю, почему на нее подействовал мой бессвязный шепот. Но действовал — это факт! Регина, приподнявшись, притянула к себе мою голову, запустив пальцы в волосы, перебирая, поглаживая их. И эта рука на затылке, эта нежность ее ко мне, для меня!

Но просто поцелуев мне уже было слишком мало. Попутно касаясь губами подбородка, шеи, плечей, спускался к груди… Мне было дико жарко, пот капельками собирался на лбу. И я понять не мог, почему она дрожит! Почему, как от холода, сжаты в тугие горошины соски? Почему в тот момент, когда мой рот накрывает один из них, она выгинается всем телом? Неужели ей так нравится то, что я делаю?

Наверное, по количеству баб, я мог бы называться опытным любовником. Но как часто я задумывался об удовольствии той женщины, которая спала со мной? Вот то-то и оно… А сейчас это стало почему-то важным! Может, хотелось, чтобы навсегда из ее памяти стерлось чужое мужское имя? Я не знал ответа на этот вопрос, когда, получая от собственных действий настоящий кайф, ласкал ее груди, когда целовал подрагивающий живот, когда, преодолев нешуточное молчаливое сопротивление, раскинул ее ножки и коснулся языком влажных складочек.

И мне было абсолютно плевать на тот факт, что её громкие стоны слышали, наверное, в каждой комнате! Наоборот, это возбуждало безмерно, так, что, только потираясь о ее ногу, я готов был кончить!

Она была горячей скользкой и узкой настолько, что пальцем я чувствовал пульсацию стеночек, продолжая языком ласкать выше. Я впервые видел, чтобы ВОТ ТАК остро, вот так честно, без притворства и наигранных стонов получала удовольствие женщина! И это было непередаваемо… гораздо приятнее, чем если бы только я один…

И понял сам, чего так хочу от нее добиться, когда она позвала хрипло:

— Давид, иди ко мне!

«Я и так с тобой» — хотелось сказать, но я не мог, я и сам, как она только что — дрожал и постанывал, когда наконец-то, послушный ее рукам, приподнялся и одним быстрым движением вошел в сокращающуюся плоть…

И, может быть, подобное было со мной сотни раз в жизни, но так никогда! Мне всё казалось другим — никто, как Регина, не покусывал мое плечо, стараясь сдержать собственные стоны. Никто так не сжимал ноги, стараясь притянуть еще ближе, ближе, чем это было возможно. Никто так страстно не впивался ногтями в спину, сладкой болью только усиливая мое невозможное удовольствие.

… — Никогда так не было. Ничего подобного ни с кем… Ты мне веришь?

— Ни капельки! — отвечает со смехом, значит, я все говорю и делаю правильно!

— Дурочка, — ворчу обиженно. — Я никогда не вру!

— Мне нужно кое-что тебе рассказать…

— Я знаю. Не хочу, — ничего не хочу слышать об этих предателях.

— Не хочешь? — удивленный тон тут же сменяется непривычно игривым. — А чего хочешь?

— Повторить еще пару раз то, что мы делали только что, конечно! А, может, и больше, чем пару! Хочу, чтобы всегда так было. Чтобы ты всегда такая была со мной — страстная, отзывчивая, нежная, дикая…

Смущенно перебивает, не давая высказать все, что я хотел:

— Просто я очень испугалась, а потом безумно обрадовалась, что это — ты…

— Значит, мне нужно всего лишь напугать, а потом обрадовать… запомню на будущее…

И я снова целую, снова ласкаю, снова тянусь к ней всем телом. Всей душой.

— Сюда нужно будет поставить нормальную кровать, — говорю специально, чтобы отвлечься, не думать, а самое главное, не чувствовать, как прогнувшаяся под нашим с Миланой общим весом, металлическая сетка толкает нас друг к другу.

— А мне эта очень нравится, — она смеётся снова, она радуется всему, что с ней происходит — новым знакомствам, этой отдельной комнате, этой скрипучей койке. — А еще мне очень нравится, как ты ворчишь…

— Моя солнечная девочка, тебе везде хорошо, да? С тобой, — я добавляю то, что точно отражает мое внутреннее состояние. — С тобой везде хорошо.

— Мне хорошо только там, где есть ты, — она, сумасшедшая, целует меня в уголок рта, не понимая, видимо, что я и без этого реагирую на ее близость очень и очень остро, что я, даже не прикасайся она ко мне, не смогу сегодня заснуть от возбуждения. Я «вижу» какая она сейчас — даже физическая боль не может уменьшить ее сияние, не может погасить ее ослепительную ауру, в свете которой, я просто купаюсь, напитываясь силой и теплом. Я отдыхаю с ней рядом и душой и телом. Да, телом… тут я погорячился. Мог бы, но ведь ранение — это не шутки, каждое неосторожное движение причиняет боль! Но я снова недооцениваю своих близких, в том числе Рыжую, потому что Милана добавляет, улыбаясь. — Зоя сделала мне укольчик, так что почти не больно. И кое-что рассказала из своего опыта… в подробностях. Хочешь, покажу?