Магия тени - Ирина Лазаренко

Оль даже не представляет себе, что это за заклинание, и его уважение к самоучкам немедленно вырастает до небес – так же высоко, как подлетел гном. Оль не замечает, что по его щекам текут слезы, только удивляется, отчего так плохо видит людей.

А их очень много. И все они так же злы, как гласный маг. Ветер подгоняет людей бежать к птичнику – быстрее, быстрее! Нашептывает что-то ободряющее в уши, нетерпеливо взмывает выше, бросается к тем шестерым, что стоят у ограды с заклинаниями, мечами, дубинами наготове. Им тоже бросает в лицо злой и шалый задор, и подталкивает в спины, и снова взлетает повыше, чтобы посмотреть, что же он, ветер, натворил.

Широко машет тролья дубина, ломая древки копий, вил и грабель, потом с той же легкостью проламывает пару черепов. Тускло блестят мечи в руках Алеры и Элая, утихомиривают тех, кто умудряется поднырнуть под взмахами дубины и подобраться слишком близко. Девушка и эльф, держа в руках одинаковые клинки, двигаются слаженно и легко, как один человек. Глядя на их отточенные движения, Оль вспоминает, как ловко колдуют в паре Бивилка и Шадек.

– Подстилки чародейские! – орет кто-то из толпы.

И откуда набралось столько народа? Как будто полгорода сбежалось, чтобы разорвать на куски своего гласника.

Оль швыряет голубые клинки горстями, не глядя. Они уже не такие мощные, как первые, но раны оставляют глубокие, и под ногами наступающих становится скользко от крови.

Сзади глухо стонет Террибар, словно не замечая, что происходит в пяти шагах от него, за оградой птичника.

Кальен только и успевает, что выставлять щиты. Они лопаются один за другим, с тихим звоном, но пока не дают толпе подобраться вплотную, взять в полукольцо прижатых к ограде людей и тролля.

Калитка на другой стороне ограды, к ней не пробраться. К тому же Оль понимает, что стоит лишь сделать шаг назад – толпа бесповоротно осмелеет и обезумеет, разорвет всех шестерых голыми руками. Пока их еще держит на расстоянии длиннорукий тролль с огромной дубиной и заклинания.

Это ненадолго.

– Огнем жечь!

Тахар бросает Сети, потом швыряет вверх еще пару человек, и Оль все думает, что у самоучки вот-вот закончатся силы, но потом вспоминает про Кристаллы. Наверняка у Тахара есть камень, дарующий силы магу воздуха.

Из-за спин людей вылетают горящие ветки и палки, и Оль тут же отбивает их выпуклыми упругими щитами. Магистр оборонной магии Дорал мог бы гордиться своим учеником.

Жаль, что некому будет ему рассказать, как долго продержался гласник Мошука перед толпой прежде, чем она его смела.

Его и тех, кто был с ним.

Толпа людей, которых он собирался спасать. Одного за другим.

От этой мысли Оль ярится еще сильнее, пытается глубже зарыться ногами в холодную землю. Она забивается между пальцев щекотными комьями, силится отдать магу последние крохи энергии.

Взрыкивает Ыч, хватается за плечо, пробитое болтом из самострела. Второй болт втыкается в бок, между ребер, и тролль, охая, роняет дубину.

Сверху сыплются новые горящие палки, одна проскальзывает между щитами, как живая, и опаляет гласнику спину. Оль, не разобравшись, шарахается и прижимает собою палку к ограде, обжигаясь еще сильнее.

– Вытопчем гадов! С куриным дерьмом смешаем!

Западный ветер, пьяный от звуков и запахов убивающего себя города, сильно дует на упавшую ветку, распаляя огонь, с воем кружится по улице, подзуживает людей, и все более исступленными и бессмысленными становятся их крики.

Ыч ревет от возмущения и боли, когда еще два болта один за другим пробивают его живот.

Оль, не придумав ничего лучше, вкладывает последние силы в небольшого фантомного дракона, и тот идет на горожан, пыхая дымом изо рта. Одуревшие люди уже не понимают, где правда, а где иллюзия. Кто-то бежит от дракона, кто-то опускает меч в растерянности, кто-то прячется за спины впереди стоящих. Толпа медленно пятится.

Ветер швыряет в лица запахи. Кровь. Мокрая земля. Горелое птичье мясо.

Кальен колдует над раной Ыча, пальцы мага окутывает маслянисто-желтое сияние, он что-то бормочет про быстрое кровевосстановление у троллей. Ыч чувствует, как скользко становится под ногами, как трудно и тошно – внутри. Он прижимает к животу ладони, и пальцам делается горячо и мокро.

Ыч видит, что толпа обходит дракона и снова движется к птичнику. Хватаются за руки Алера и Элай, делают полшага назад, а Тахар обхватывает ладонями их плечи, обнимая сразу обоих. И сквозь вопли людей Ыч ясно слышит низкий вой расколотого щурового рога, которым воинов призывают к Вечному Костру.

Ыч поднимает лицо к низкому серому небу и во всю глотку кричит, ругаясь на щуровы выходки: если он сейчас уйдет, то некому будет защитить чародея и его друзей от безумной толпы.

К тому же Ыч не думал, что услышать щуров зов ему придется так скоро.

– Ты не дойдешь.

Старуха обронила эти слова, как горох из дырявого мешка, мазнула по Бивилке взглядом узких глаз и пошла мимо столика дальше.

В таверне было так шумно и чадно, что магичка поначалу решила, будто ей послышался этот голос, сухой, как трескучий гороховый стручок. Привиделся взгляд темных глаз из-под припухших век. Причудилась эта старуха, низенькая, лохматая, похожая на страдающего трясучкой багника в меховых одеждах.

Но ее слова застряли в воздухе сухой многоголосой трещоткой: «Ты не дойдешь, не дойдешь, не дойдеш-шь…»

Бивилка поморщилась и оглянулась, но старуха уже скрылась где-то между столиков в самом темном углу, среди таких же низкорослых жилистых людей с узкими глазами. Свечные отблески выхватывали из темноты грязные смоляные волосы над меховыми накидками и пестро расшитые одежды, почти скрытые под украшениями из деревяшек, камешков, перьев, клыков.

В Недре все были невысокими, худыми и узкоглазыми. Казалось, местные жители смотрят на приезжих с подозрительно-издевательским прищуром и замышляют какие-нибудь свои, недричанские пакости. Даже орки тут были узкоглазыми и мелкими – ростом с человека. Эльфов и гномов путники не видели ни разу за все дни путешествия по северному краю. После первой встречи с местным орком Шадек заявил, что недричанские гномы просто выродились до размера крыс, поэтому их трудно разглядеть.

– Что ты все время дергаешься, поганка?

Шадек сидел, поставив ногу на соседнюю лавку, и тихонько перебирал струны бузуки. С первых дней в Недре ему не давали покоя обрывки тягучей мелодии, которые он никак не мог собрать во что-то осмысленное: звуки вязли между пальцами и путались в мыслях – никак не получалось ни музыки, ни слов, но отдельные их кусочки все вертелись в голове и никак не отставали. Шадек сердился на бузуку, у него щемило сердце оттого, что вдали от эльфийского края они с ней потеряли связь с памятью Кинфера. По словам Имэль, старшей эльфийки, именно эта связь побуждала Шадека сочинять музыку и песни.