Смерть и воскресение царя Александра I - Леонид Бежин

Утварь, картины и – статуи, знаменитая скульптура Лувра. Заметив, что на некоторых пьедесталах нет статуй, Александр (он понял, что их спрятали, на всякий случай унесли подальше в подвалы) посетовал: «Разве я не дал в Бонди обещание, что все памятники будут в сохранности? Не думаете же вы, что я могу нарушить свое слово?»

Сопровождающие царя постарались сгладить неловкость, оправдаться, но Александр несколько охладел к сокровищам Лувра. Да и что Лувр! Знакомый с детства, милый его сердцу Эрмитаж во многом ему не уступит!

В Доме инвалидов он встретил ветеранов Аустерлица, своих бывших врагов, стучавших по полу деревяшками пристегнутых ног – этот звук надолго врезался ему в память. «В Отеле инвалидов он увидел искалеченных солдат, своих победителей при Аустерлице; он стал молчалив и мрачен; в опустелых дворах и ободранной церкви слышен был лишь стук их деревяшек по каменному полу. Александр был растроган этим перестуком храбрых; он приказал, чтобы им вернули двенадцать русских пушек», – пишет в «Замогильных записках» Шатобриан, свидетель едкий и саркастичный, подчас надменный, не жалующий русских (все-таки завоеватели), но исполненный неизменного уважения к их императору.

Ради Александра парижские власти хотели переименовать Аустерлицкий мост, чтобы он не навевал на него неприятных воспоминаний, но император попросил оставить это название, а памятное событие увековечить доской с надписью: «Победоносная русская армия прошла по этому мосту». К этим словам сочли уместным добавить: «под командованием императора Александра», но затем, уже из дипломатических соображений, да и так, на всякий случай, все-таки изменили название моста.

Восторженную встречу устроила Александру Французская академия, принимавшая его под своим знаменитым куполом. Свидетель этой встречи поэт Константин Батюшков, вступавший с русской армией в Париж, рассказывает в одном из писем, как он узнал о ней у знакомого книжного продавца, раздобыл билет и с трудом протиснулся в переполненную залу со статуями в нишах и амфитеатром для зрителей. Какая-то красивая дама предложила ему встать за ее табуретом, чтобы лучше все разглядеть, и вот в залу поочередно входят почтенные академики – Сюар, Буфлер, Сикар, старик Сегюр, а затем и сами почетные гости, Александр и Фридрих-Вильгельм. Публика аплодировала и приветствовала их возгласами: «Да здравствует великодушный Александр! Да здравствует король прусский!» А молодой историк Вильмен, тоже член Академии, прочел пылкую, красочную речь, восхваляя добродетели русского императора: «Великодушие Александра возрождает в нашей памяти одного из персонажей античности, одержимого стремлением к славе. Однако новый Александр не одержим иным стремлением, как к благополучию человеков. Его молодость и сила являются гарантией долгого мира в Европе. Его героизм, очищенный сиянием современной цивилизации…»

Ну, и так далее, в духе французской риторики, вынесенной из салонов времен Просвещения. И, конечно же, француз не может без ссылки на античность: античность в его сознании затмевает все как вечный идеал, недосягаемый образец.

Вглядимся в портрет Александра той поры – портрет, написанный графиней де Буань:

«Ему было тогда тридцать семь лет, но он казался моложе. Красивое лицо и еще более выигрышный рост, в обращении мягкость и в то же время внушительность, к себе располагающие; готовность, с которой он доверился парижанам, появляясь повсюду без охраны и сопровождения, почти что в одиночку, завоевали ему сердца».

Так пишет графиня в своих мемуарах, не называя при этом Наполеона, но чувствуется, что она невольно сравнивает с ним Александра: отсюда «выигрышный» рост, ведь Франция привыкла к маленькому императору, как солдаты, усачи гвардейцы, ветераны итальянского похода, привыкли к своему «маленькому капралу». И еще одна угадывающаяся параллель: после переворота 18 брюмера Наполеон в Париже не появлялся без свиты, без охраны, хотя это была его столица, город, где он жил и властвовал, но Александра никто не охраняет в чужом, завоеванном городе. Да, его с восторгом приветствовали 31 марта, но ведь была и попытка выстрелить: какой-то юноша в толпе на Елисейских Полях вскинул над головой ружье, которое тотчас выхватили у него из рук (юношу хотели отдать жандармам, но Александр велел отпустить его).

И вот после этого… Александр позволяет себе… Наверное, для французов это было самое поразительное, поэтому графиня даже считает нужным уточнить: без охраны и почти без сопровождения. Ну, два-три человека рядом. Такова готовность довериться парижанам. Для графини это явная храбрость, которую умеют ценить французы, чьи сердца завоевал Александр. Но для нас это нечто другое… Да, готовность довериться, но не парижанам, а все той же воле Провидения: оно-то защитит надежней всякой охраны. Иными словами, выражение того, в чем заключается главное различие между Александром и Наполеоном и что мы привыкли обозначать именем Феодора Козьмича.

Александр, конечно, чувствовал, что его сравнивают и что ему приходится бороться с тенью Наполеона, все еще витающей над Парижем. Как мы помним, он вообще был чувствителен к тому мнению, которое о нем складывалось, и стремился выигрывать в этом мнении, нравиться, очаровывать, добиваться побед. Может быть, поэтому он стал бывать в салоне мадам де Сталь, одной из умнейших женщин века, к которой Наполеон относился с раздражением и плохо скрываемой неприязнью именно за то, что она была слишком умна, деятельна и эмансипирована. О, эмансипация! В глазах Наполеона, корсиканца, это был самый страшный грех. В своем Кодексе уж он постарался, чтобы от нее не осталось и следа, чтобы француженки, которые во времена революции так осмелели, стали заявлять о своих правах и активно участвовать в политике, снова притихли и вернулись к домашним очагам под опеку своих добрых и недалеких мужей. Собственно, это и породило в женской душе зачаток той неудовлетворенности, которая затем выразилась в томлении, метании, стенании и, наконец, страшном падении мадам Бовари, героини романа Флобера. Но мадам де Сталь эта участь еще не грозит. Она способна заворожить любого своим обаянием, изысканной речью, остроумием, образованностью, вкусом. И, что особенно раздражало, даже бесило Наполеона, она никогда не избегала разговоров о политике, эта несносная мадам де Сталь: напротив, отдавалась им со страстью, на которую не мог рассчитывать даже самый пылкий ее любовник.

И, конечно же, Наполеона она не щадила, беспощадно перемывая ему косточки, критикуя его и разоблачая, из-за чего ей и пришлось покинуть страну и уехать в Англию. С падением же Наполеона мадам де Сталь вернулась в Париж и двери ее салона открылись для новых гостей, вернувшихся вместе с ней эмигрантов и офицеров союзных войск, прежде всего русских (на русских – особая мода); Александр был среди них самым желанным. Ему же, наверное, доставляло особое удовлетворение победить во мнении той, перед которой Наполеон, его давний соперник, оказался в столь явном проигрыше.

Но, чтобы победить, надо чем-то пожертвовать, и пожертвовать прежде всего либерализму мадам де Сталь, ведь она была ярая, убежденная, законченная либералка. Наполеон не захотел принести такую жертву, поскольку в душе не был либералом даже тогда, когда выступал под знаменами революции. Но вся суть возвышенной, благородной и утонченной натуры Александра именно в том, что он был истинный либерал в душе. Либерал в душе – как это по-русски (особенно если учесть, что Романовы наполовину немцы)! Но при этом истинный русский либерал, каким был Александр, всегда понимает, что его либерализм неосуществим на деле, его невозможно применить к действительности, которая его окружает, преследует, повсюду лезет в глаза своей обнаженной наготой. Впрочем, Александр выражает эту мысль несколько иначе: даже не то чтобы нельзя применить, а народ не созрел. Да, конституция, избирательное право, парламентаризм – все это прекрасно, но вот беда – народная незрелость, неподготовленность, детскость. На этот счет у Александра есть множество высказываний, и среди различных оттенков в выражении этой мысли мы, кажется, обнаруживаем и такой: а так ли уж он обязателен для всех народов, этот либерализм? Может быть, своеобразию, особому характеру русского народа он вовсе и не отвечает?