Валашский дракон - Светлана Лыжина

«Хорошо, Мехмед, я подожду», – думал румынский государь и ждал целый год, а затем пришли вести о султанском походе на Трапезунд.

Это следовало понимать как ответ от Мехмеда: «Ты думал, что ради того, чтобы наказать тебя, я снова отложу покорение Трапезунда? Нет, Трапезунд важнее».

«Значит, в этом году султан ко мне не придёт, а придёт следующим летом», – понял князь и поэтому был удивлён, когда Мехмед дал о себе знать на полгода раньше.

Незадолго до Рождества в Букурешть приехал посланец из Турции. Этого человека когда-то звали Фомас Катаволинос. По рождению он был греком и в прежние времена служил при дворе государя-василевса в Константинополисе, однако, после того как Константинополис оказался завоёван турками и переименован в Истамбул, Фомас тоже сменил имя – принял мусульманство и стал зваться Юнус-бей.

Поговаривали, что этот грек принял другую веру и стал Юнус-беем ещё до того, как город попал под власть султана, но даже если слухи были ложны, перебежчик всё равно оставался перебежчиком. На турецкой службе он делал всё то же, что прежде у василевса: ездил по чужим землям с поручениями, но если раньше цель состояла в том, чтобы рассказывать о «жестоких» турках и искать тех, кто был готов воевать с султаном, то теперь всё стало наоборот. Юнус-бей уверял каждого, к кому ездил, что Мехмед совсем не жесток, а добр и мягок с теми, кто «не злит льва понапрасну».

Юнус предпочёл явиться к румынскому государю с непокрытой головой, чтобы не разделить участь предыдущих турецких посланцев. Чалму он держал в левой руке, а правой, кланяясь, прикоснулся к сердцу, к устам и ко лбу. Жест означал, что на устах и в мыслях у гостя всё то же, что и в сердце, но Влад знал, что этот человек двуличен.

Сидя на троне в большом зале и глядя, как склоняется в поклоне бритая голова грека, румынский государь думал о другой голове – голове Михая Силадьи, которого в прошлом году казнили по приказу султана. «Не отрубить ли Юнусу голову, чтобы сравнять счёт?» – размышлял князь, но решил, что счёт всё равно не уравняется, потому что голова Михая была куда более ценной.

Разговаривал Юнус по-турецки, но Влад, зная этот язык, всё же велел пригласить толмача, ведь пока толмач переводил, румынский государь имел больше времени, чтобы обдумать слова посланца и лишний раз глянуть на лица бояр, сидевших по правую и по левую сторону от прохода к трону.

– Великий и непобедимый султан по-прежнему гневается на тебя, Влад-бей, но гнев этот с каждым днём всё слабее, – уверял Юнус.

– Ты явился сказать, что я могу рассчитывать на прощение, если приеду с повинной? – произнёс Влад по-румынски, а толмач перевёл.

– Нет, Влад-бей, – отвечал посланец. – К моему глубокому сожалению, я не принёс тебе такую весть. Я всего лишь хотел порадовать тебя, сообщив, что не нужно ожидать войны в ближайшее время.

«А чего же ожидать? Некоего подлого шага?» – мысленно спросил князь и глянул на Войко и Молдовена, которые, судя по всему, тоже полагали, что посол темнит.

– Я должен признаться, – продолжал Юнус, – что прибыл сюда не по поручению султана. Меня просил приехать бей Никопола. Он хочет встретиться с тобой.

Никопол – так назывался маленький укреплённый город в Болгарии на берегу Дуная. Все территории, граничившие с Румынией с юга, подчинялись двум беям – бею Никопола и бею Видина. С давних пор тот и другой беи совершали вылазки за реку, на румынскую территорию, побуждая румынских крестьян уходить дальше и дальше на север, но когда Влад заключил с султаном договор о мире, вылазки прекратились.

За последние годы на юге заметно прибавилось жителей. Здесь осели румыны, пришедшие из Трансильвании и получившие от Влада землю, однако мирными поселянами их назвать было нельзя. В походах эти люди кое-чему научились, поэтому теперь, когда Влад перестал поддерживать мир с султаном, румыны близ Дуная начали делать то, что прежде делалось турками, – грабили соседей по ту сторону реки. Бей Никопола приглашал румынского государя приехать в крепость Джурджу, чтобы побеседовать об этом.

Турки беспокоились ещё и потому, что румыны теперь считали Дунай своим и всё, что по нему плавает, тоже, в том числе турецкие торговые суда. Бей Никопола хотел установить границы по реке и полагал, что сейчас, пока зима и судоходства нет, самое удобное время.

– Значит, бей Никопола приглашает меня в Джурджу? – спросил Влад по-румынски, а когда толмач перевёл, то в ответ послышалось:

– Именно так.

– Что ж… я приду.

Грек поначалу выглядел довольным, но затем оказалось, что румынский государь намерен явиться под стены Джурджу, собрав всё имеющееся войско, за последний год ставшее ещё многочисленнее и вооружённое лучше, чем прежде.

– При моём отце крепость Джурджу принадлежала румынам, поэтому я намерен вернуть её, – сказал Влад греку, после чего велел посадить посланца в темницу, и Юнус снова увидел солнце лишь тогда, когда пришло время отправляться вместе с румынским государем в поход.

Джурджу стояла на открытом месте, на берегу Дуная, сейчас замёрзшего, занесённого снегом, как и всё вокруг. Лес отступал от крепости далеко. Оно и понятно – застава на то и застава, чтобы никто не подобрался к ней незаметно, поэтому бей Никопола увидел приближающееся большое войско заранее и поднял мост. Напрасно просил Юнус, который со связанными за спиной руками топтался на другой стороне крепостного рва:

– Впустите меня!

Румынский государь вместе с конницей находился неподалёку и наблюдал.

Нынешний бей Никопола, Хамза-паша, воевавший вместе с султаном и под стенами Константинополиса, и в Морее, не боялся христиан, однако предпочитал избегать лишних опасностей и поэтому моста не опускал. Прикинув расстояние, которое должна преодолеть вражеская конница, чтобы достигнуть ворот, турецкий военачальник понял: Влад и сам сомневается, успеет ли влететь в крепость на хвосте у Юнуса. Враг словно предлагал Хамзе сыграть в азартную игру. Однако поле битвы – не место для азартных игр. Тут лучше действовать наверняка.

Когда грек, очень расстроенный, повернулся и пошёл восвояси, то услышал, как над головой засвистели каменные ядра, – из крепости начали обстреливать неприятеля. Юнус воспрянул духом и, путаясь в длинных полах шубы, даже потеряв тюрбан, кинулся к воротам, но оказалось, что румынская конница, уходя из-под обстрела, поскакала не прочь от стен, а наоборот, приблизилась. Осаждённые по-прежнему не дерзали опускать мост ради одного человека, пусть и высокопоставленного, но не оставляли надежды отогнать врага подальше, поэтому, коль скоро каменные ядра уже не могли никому повредить, настала очередь стрел.

Правда, турецкие лучники не слишком следили, куда летят их стрелы, поэтому недавний посол сильно испугался, когда справа и слева от него с противным звуком начали втыкаться в сугроб оперённые палочки, становящиеся очень похожими на засохшие стебли травы. Юнус упал, прижался к земле и, наверное, уже не знал, которому богу молиться – христианскому или магометанскому.