Пусть умирают дураки - Марио Пьюзо

Поначалу Калли думал, что Линда, возможно, проститутка высшего класса: так профессионально она работала. Но уже после отъезда Фуммиро, перед тем, как ей лететь в Лос-Анджелес вечерним рейсом, он пригласил ее на обед.

— Он такой интересный парень, — говорила она. — Я полюбила этот суп на завтрак и его игру на пианино. А в постели он просто великолепен. Неудивительно, что японские женщины делают все для своих мужчин.

Калли улыбнулся:

— Не думаю, что дома он так же ведет себя со своими женщинами, как это было с тобой.

Линда вздохнула.

— Да, я знаю. И все же это было здорово. Ты знаешь, он меня фотографировал и сделал, наверное, несколько сотен снимков. Думаешь, мне это надоело? Наоборот, мне жутко нравилось, когда он меня снимал. И я его тоже фотографировала. Он такой интересный мужчина.

— И весьма богатый.

Линда пожала плечами.

— Я и раньше бывала с богатыми. И сама я неплохо зарабатываю. Но он был как… как маленький мальчик. Хотя, вообще-то, мне не понравилось, как он играет. Бог ты мой! На то, что он проигрывает в один вечер, я могла бы жить десять лет!

Тут Калли подумал: «Да неужели?» И немедленно стал обдумывать план, как сделать так, чтобы Фуммиро и Линда Парсонс больше никогда не встретились. А вслух сказал, криво улыбнувшись:

— Ну да, мне просто больно было наблюдать, как его это расстроило. Это может отвратить его от игры.

Линда усмехнулась.

— Вот именно, — сказала она. — Спасибо тебе за все. Это были одни из лучших дней в моей жизни. Может быть, увидимся когда-нибудь.

Он понимал, что она имеет ввиду, но тем не менее сказал просто:

— Когда появится у тебя йена-другая для Вегаса, позвони мне. Все, кроме кредиток, за счет отеля.

С легкой обидой в голосе она ответила:

— Как ты думаешь, Фуммиро позвонит мне, когда приедет сюда в следующий раз? Я дала ему свой телефон в Эл-Эй. Я даже сказала ему, что прилечу к нему в отпуск, в Японию, как только мы закончим съемки, и он сказал, что будет очень рад, и чтобы я сообщила ему, когда соберусь. Но сказал он это как-то без большого энтузиазма.

Калли покачал головой.

— Японцы не любят, когда женщина ведет себя чересчур агрессивно. А уж такой кит, как Фуммиро, и подавно. Так что тебе лучше пока не дергаться и играть по маленькой.

— Наверное, ты прав, — и она вздохнула.

Он отвез ее в аэропорт, и перед тем, как она села в самолет, поцеловал ее в щечку.

— Когда Фуммиро снова приедет, я тебе позвоню, — пообещал он.

Вернувшись в Занаду, Калли поднялся в жилой номер Гроунвельта.

— Существует такая вещь, как слишком хорошее отношение к игроку, — сказал он, скривившись.

— Не стоит переживать. Нам не нужен весь его миллион на такой ранней стадии. Но ты прав. Эта актриса не того сорта женщина, чтобы можно было ее подбрасывать игрокам. С одной стороны, жадности в ней мало. А с другой — слишком она прямолинейна. И к тому же умна, а это хуже всего.

— Откуда вы знаете?

Гроунвельт улыбнулся:

— Но ведь я прав?

— Разумеется, — ответил Калли. — Когда Фуммиро приедет снова, я сделаю все, чтобы они не встретились.

— Это не понадобится, — сказал Гроунвельт. — У таких парней, как он, предостаточно силы. То, что она способна дать, ему не нужно. Более, чем однажды. Один раз — это в кайф. Но на этом все и закончилось. Если в это было нечто большее, он, когда уезжал, проявил бы к ней больше внимания.

Калли слегка обалдел.

— Мерседес, норковая шуба и кольцо с бриллиантом? Это называется проявить мало внимания?

— Именно, — сказал Гроунвельт.

И он оказался прав. Когда в следующий раз Фуммиро приехал в Вегас, он так и не спросил о Линде Парсонс. И на этот раз он оставил-таки свой миллион наличными за игорными столами Занаду.

Самолет влетел в утро нового дня, и стюардесса стала развозить кофе. Чемоданчик находился по-прежнему у него под боком. Покончив с едой, он посмотрел в окно и увидел на горизонте стальные башни Нью-Йорка. Зрелище это всегда рождало в нем чувство ужаса. Как в Вегасе, насколько хватало глаз, вокруг простиралась пустыня, — так здесь на протяжении миль вздымался к небу густой, казавшийся бесконечным, лес из стали и стекла, рождая в нем чувство отчаяния.

Самолет клюнул носом и медленно и грациозно накренился влево, делая широкую дугу над городом, а затем резко пошел вниз, и небо превратилось из белого в голубое, и вот уже он помчался сквозь наполненный солнцем воздух по серому бетону взлетно-посадочной полосы. При посадке самолет тряхнуло с достаточной силой, чтобы те пассажиры, что все еще спали, проснулись.

Калли чувствовал себя свежим и хорошо выспавшимся. Ему не терпелось увидеть Мерлина, от этих мыслей ему стало радостно. Старина Мерлин, оригинал и «правильный» чудак, единственный человек на всем свете, которому он верил.

В тот день, когда я должен был предстать перед гранд-жюри, мой старший закончил девятый класс и должен был перейти в среднюю школу. Валери хотела, чтобы я отпросился с работы и пошел бы вместе с ней на церемонию. Я сказал ей, что никак не могу, потому что мне нужно присутствовать на специальной встрече по программе армейских сборов. Она все еще ничего не знала о неприятностях, которые мне грозили, а я ничего ей не говорил. Помочь она ничем не могла, а могла только лишь волноваться. Если все будет в порядке, то она ничего и не узнает, и мне хотелось, чтобы именно так и случилось. Я и в самом деле считал, что делиться неприятностями с брачным партнером, если он не может помочь, не имеет смысла.

Валери испытывала гордость от того, что ее сын заканчивал школу. Несколько лет назад мы обнаружили, что он толком не умеет читать, хотя он каждый раз успешно заканчивал семестр, и его переводили из класса в класс. Валери тогда жутко разозлилась и принялась учить его читать и ей это хорошо удалось. Теперь он получал высшие оценки. И не то, чтобы я сам не злился. Я имел зуб против Нью-Йорк Сити. Мы жили в плохом районе, где селились люди с низкими доходами, в большинстве работяги и черные. В школе всем было наплевать, знали что-нибудь дети, или нет. Их просто переводили каждый год из класса в класс, чтобы избавиться от них без лишних хлопот и с наименьшей затратой усилий.

Валли с нетерпением ждала, когда мы переедем в наш новый дом. Он находился в районе, где были хорошие школы, на Лонг-Айленде, и там учителя добивались, чтобы все ученики были подготовлены к поступлению в колледж. И, хотя она об этом и не упоминала, едва ли там жили черные. Дети ее будут расти в таком же безопасном, исходя из ее взглядов, социальном окружении, в котором когда-то, будучи воспитанной в католическом духе, росла она сама. Я-то не возражал. Мне не хотелось ей говорить, что проблемы, которых она старается избежать, коренятся в самой болезненной сущности нашего общества, и что среди зеленых лужаек и деревьев Лонг-Айленда мы все равно от них никуда не денемся.