Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина - Валерий Поволяев

Иваненко потом признался, что он даже растерялся от такой реакции своего высокого шефа. Сотрудников у него было немного — тринадцать человек. С таким составом ни танки не остановить, ни народ развернуть в обратную сторону, ни захват телевидения осуществить, чтобы обратится к стране с призывом в светлое завтра — можно только где-то хорошо пообедать, и все.

Ельцина Иваненко не нашел — нашел Бурбулиса. Бурбулис хорошо понимал, что означают танки, стоящие возле Белого дома, и был встревожен не меньше председателя российского КГБ.

Аппараты правительственной связи в кабинете Бурбулиса работали исправно, все-таки он был правой рукой Ельцина, поэтому оба стали звонить по самым разным телефонам. Цель звонков, как рассказывает Иваненко, была одна — не допустить кровопролития.

Если прольется кровь — это будет страшная страница в истории России… Не надо ее! Иваненко переговорил с Прилуковым — начальником КГБ Москвы и Московской области, с Шебаршиным, с Жардецким, с Бедой — начальником управления правительственной связи, с Карпухиным, чья «Альфа» также находилась наготове, с другими людьми — убеждал, что танки надо отвести, что все вопросы нужно решать тихо-мирно и вернуться к исходной точке, сесть за стол переговоров.

Горбачев сидел в Форосе, что с ним происходило, не было слышно — скорее всего, он решил поступить как обычно… А обычно от решения сложных вопросов он, извините, прятался, просто-напросто уходил в кусты. Это было в его характере — недаром Крючков говорил о нем с таким нескрываемым презрением. А Крючков был человеком жестким и мужественным, это знали все, и друзья, и враги.

Бурбулис тем временем также дозвонился до Крючкова, потребовал убрать танки, на что Крючков ответил, что танки на улице перед Белым домом пригнал не он и вообще они ему не подчиняются, это дело Язова Дмитрия Тимофеевича; полемика была недолгой, и Бурбулис предупредил с угрозой:

— Если прольется кровь, она будет на вашей совести.

Что ответил Крючков, Бурбулис не сказал — Крючков поступил как обычно, жестко и резко, — повесил трубку, на том разговор и закончился.

Тем временем вокруг танков на площади начали образовываться группы людей. Вначале немного, потом все больше и больше. Тем, кто это видел, делалось страшно: а вдруг зазвучат выстрелы? Что будет в таком разе? Холод бежал по коже от такой мысли, а воздух из розового, приветливого, бодрящего делался серым, холодным, неприятным… Кто кого одолеет? ГКЧП Горбачева или Горбачев ГКЧП? Или же Ельцин победит и тех и других?

Что будет дальше, не знал никто.

Двадцатого августа Шебаршин записал в своем дневнике. «Предельно тревожно. В двадцать один пятнадцать я — в своем кабинете, в Центре. Мысль найти Крючкова и крупно с ним поговорить. Но в здании КГБ его нет, дежурные говорят, что он в Кремле. Отыскиваю Бескова — он на совещании у Агеева. Прошу вызвать его к телефону. Он докладывает, что идея штурма продолжает обсуждаться, несмотря на совершенно ясную негативную позицию всех потенциальных исполнителей, т. е. самого Бескова и начальника группы “А” Седьмого управления В. Ф. Карпухина.

Подтверждаю свое совершенно категорическое указание не выполнять никаких приказов о штурме, сделать все возможное, чтобы такой приказ не отдавался. Крючкова на месте, в его кабинете нет…».

Состояние у Шебаршина было какое-то надломленное, подавленное, пришибленное, что ли. Хоть и умел он брать себя в руки и держался так, что вряд ли кто сумеет понять, что происходит у него внутри, какая кипит буря, а сдержать себя не мог.

Он понимал, что страна не может жить так, как жила раньше, нужны изменения, но совершенно не понимал тех суетливых, сопровождаемых пустым кудахтаньем движений, которые совершал Горбачев, не понимал его любования собой, нерешительности, даже трусости, никчемных обещаний, перестроечных планов, которые вели к разрухе, и это было видно уже невооруженным глазом…

Горбачев пообещал людям вселить их в новый общий дом. И, не строя его, стал активно разрушать дом старый, хотя так нигде в мире не поступают, ни один умный человек просто не решится на это.

Вначале надо построить новый дом, и лишь потом разрушать старый. Горбачев выполнил лишь половину задачи — разрушительную, и при этом он все время говорил, говорил, говорил. Говорил много, как политработник, которому в рот надо вшивать молнию и иногда задергивать ее, чтобы меньше пустословил и сотрясал словами воздух. И вот какая штука — ничего из того, что Горбачев говорил, не откладывалось в голове — пролетало, не задерживаясь в мозгу. Только отдельные неправильно произнесенные фразы и слова: «А он все ложит и ложит», вместо «кладет»; солнечную республику Азербайджан называл Азебарджаном — никак не мог справиться с правильным произношением Михаил Сергеевич… Азербайджанцы, слыша такое, только морщились да укоризненно качали головами. Вежливые восточные люди, они так и не посмели сделать замечание этому пустомеле. А жаль. Если бы сделали, может, и не было бы тяжелого августа девяносто первого года.

Особенно смешон был Михаил Сергеевич (в народе его называли Меченым, Пятнистым, Подкаблучником, либо просто Горбачем), когда произносил фразу «углу́бить перестройку», упорно делая в слове «углубить» ударение на второй слог, на повторное «у». У учителей русского языка это вызывало гомерический хохот. Люди по полу катались. А Горбачеву хоть бы хны — все «азебарджанил» и «ложил»… А потом «углубливал». Или делал что-то еще. В результате привел страну к августу девяносто первого года.

Не будь Горбачева, не было бы и того, что происходило, в этом Шебаршин был уверен твердо. Но и снимать Горбачева силой, выковыривать из кресла танками тоже нельзя — это не метод. Метод должен быть другой — умное, теплое, убедительное слово.

Хотя и словом Горбачева не пронять, он будет держаться до конца, прикажет приковать себя цепями к рулю страны, но не уйдет с мостика.

Лучше бы он оставался комбайнером в своем Ставропольском крае, или помощником комбайнера, как в свои школьные годы (чем Михаил Сергеевич здорово гордился, как и тем, что получил в ту пору свой первый орден), — для страны, для Советского Союза, для России пользы было бы больше.

Сейчас он сидит в своем Форосе… Сведений от него никаких, хотя говорят, что связь ему никто не перекрывал и провода не обрезал. Шебаршин знал, что Крючков, например, относится к Горбачеву брезгливо — уж ни в этом ли причина создания ГКЧП?

Крючков — фигура сильная, волевая, сделает все, чтобы сбросить Горбачева. И не для того, чтобы самому забраться на коня, нет — он видит, как болеет страна при этом человеке, корчится — вот-вот до конвульсий дойдет, и ему делается больно, тревожно, стыдно, как и многим другим честным людям. Крючков понимает, что так жить дольше нельзя, а Горбачев, похоже, не понимает… Для Горбачева одно важно — удержать власть.

Но одно дело — борьба за власть подковерная, аппаратная, тихая, и совсем другое — когда на улицы выходят тысячи людей. В воздухе в таком разе обязательно пахнет кровью и будет пахнуть до тех пор, пока толпа не рассосется.