Любвеобильный джек-пот - Галина Владимировна Романова

Она же, вернувшись после встречи с Вадимом Ивановым, добросовестно готовила. И еще ждала Гольцова. Тот куда-то запропастился и не возвращался уже часов пять, и не звонил даже.

Вместо Гольцова явился Тишаков, тут же принявшись ныть.

Да, он виделся с Еленой Павловной и даже побывал у нее дома. Ничего, миленький домик. Вышитые полотенца и салфеточки плетеные повсюду. Иконы в красном углу. Кошка нежится на домотканых половиках. Поленья в печке трещат. Хорошо... Уютно...

Это он к чему все ведет? Это он к тому, что не может такая милая девушка участвовать в разбойных нападениях на бедных старушек. Вот цыган этот, тот да. Запросто мог убить, не моргнув глазом. Да и Георгий Сергеевич особых симпатий не вызвал. Только тут тоже нюанс один имеется, никакого отношения к его симпатиям не имеющий. Алиби! У всех троих железобетонное алиби на те ночи, когда были совершены убийства. Так что: либо врет Сушков, либо врет... Сушков.

Лия слушала и молчала, привалившись спиной к стене у самой двери на кухню. Сидела, слушала, как молотят над головой часы с маятником, и удивлялась своему спокойствию.

Когда Тишаков умолк, она вдруг спросила:

– А с заведующей говорил?

– С Зоей Ефимовной? – уточнил на всякий случай Тишаков, вонзая крепкие зубы в шницель и жмурясь от удовольствия. – Говорил, конечно. Она-то их алиби и подтвердила. Нашлось также подтверждение в журналах, где: либо один, либо другой фигурировали дежурными по спальным корпусам. А третий, это который цыган, по ее словам, и вовсе никуда ночами не отлучается. Сторожит вместе с собаками территорию. Поле же там, мало ли кто может забрести. Так-то...

– Про случай с Еленой Павловной знаешь? Про то, как заведующая эту самую Елену за симпатию к Сушкову в карцере держала?

– Да не может быть!!! – вытаращился на нее Тишаков с открытым ртом. – Кто сказал?

– Девочка одна. С ней Гольцов разговаривал. Она рассказала про то, как Елену сажала эта самая Зоя Ефимовна на цепь в карцере. Воспитывала! И потом девушка уже на ночь не оставалась в детском доме. Всегда уходила в Сытниково. Ну, в те дни, когда не дежурила. А что, если...

– Да думал я! Думал! – подхватил Сергей, отодвинул от себя пустые тарелки с благодарностью и снова принялся рассуждать вслух.

Допустим, эти трое с ведома и при попустительстве заведующей состояли в преступной группировке. С мужчинами все понятно. А девушку... Девушку могли и запугать. Кстати, когда он был у нее в доме, то обратил внимание на то, как поспешно Елена спрятала в старомодный комод какую-то золотую безделушку. Откуда, спрашивается, у сироты золото?! И халат на ней был очень дорогой, шелковый, правда, изрядно поношенный и явно с чужого плеча. И халата этого Елена очень застеснялась и даже порывалась пойти переодеться, Тишаков не позволил, сославшись на занятость.

При чем тут дорогой халат? Да при том же, что и золото! Откуда у нее этому всему было взяться? Если подарок, то чей? И он тут же вспомнил об обстоятельствах одного из убийств, совершенных в районе за последнее время.

Так вот, одна из убитых, проживающая ранее в деревне Валуево, была весьма обеспеченной старушкой. При жизни работала заведующей базой райпотребсоюза. Как сплетничали о ней ее соседи: успела нахапать столько, что и за две жизни не потратить. Халат, к примеру, мог принадлежать и ей. Он уже звонил детям покойной и напросился на встречу.

– Повезешь их халат рассматривать? – Лия скептически поджала губы. – Если эта Лена не дура, она от него избавилась сразу же после твоего ухода!

– Она-то, может, и не дура. Но и я не дурак! – Тишаков довольно улыбнулся и вытащил из заднего кармана штанов обшарпанную «Моторолу» с фотокамерой. – Мне тут двоюродный братан подарок сделал. Себе навороченный телефон купил, а старенький мне отписал на бедность мою милицейскую.

– И ты ее тайком сфотографировал?! – ужаснулась Лия.

– Ага! Она как раз у этого самого комода спиной ко мне стояла, я ее и того – щелк!

– Так это же нарушение, Сережа! Ты не сможешь предъявить этот снимок в качестве вещественных...

– Да знаю я, знаю! Прокурору предъявить не смогу. А вот детям этой женщины запросто. Если узнают, тогда все! Тогда уже буду конкретно рыть под эту троицу. И вообще! – Тишаков по-детски насупился. – Я что-то не пойму вас, Лия Андреевна, вы хотите своего шалопая из тюрьмы вытащить или нет?

– Спрашиваешь! – фыркнула она, встала и начала убирать со стола за Тишаковым. – Конечно же, я хочу. Только хочу, чтобы все было по закону. Правильно, понимаешь! Я не хочу сомневаться.

– Как в соседе своем? – брякнул догадливый Тишаков и, заметив, как потемнело у нее лицо, прикусил язык. – Простите меня ради бога! Не обижайтесь, ладно!

Лия промолчала, отвернулась от него к раковине и принялась греметь тарелками.

Обижайся не обижайся, но поводов для сомнений в Димкин адрес было более чем предостаточно.

Он утверждал, что умершая в его постели девушка была ему незнакома, а она утверждала обратное. Сама же гуляла по их подъезду в обществе другого мужчины. Это была первая неясность.

Вторая неясность – это сумка. Куда она могла подеваться? Гольцов рассказывал, что девушка сидела у лифта на сумке. Рассказывал, что потом у него в квартире делали обыск. А Иванов рассказывал, что сумку не нашли. Выходит, ее кто-то присвоил! Кто?! Гольцов? Приехавшие милиционеры? Или кто-то еще?..

Третья, самая отвратительная, самая непонятная непонятность – это смерть Игоси.

Думая о нем, правильнее, о ранах на его голове, Лие и самой хотелось биться головой о стену. Кто мог искалечить Игосю после того, как ушел Гольцов? И уходил ли он?!

И самая последняя неясность была та, о которой ей совершенно не хотелось думать и даже классифицировать ее не хотелось, поскольку она была ужаснее всех предыдущих.

Марта...

Как она могла оказаться в Димкиной постели? С какой стати была голой? Вдруг она и в самом деле пришла к нему накануне вечером. И они с Гольцовым вместе совсем недурно проводили время, а потом Димка, внезапно разозлившись на что-то, ушел в соседнюю квартиру и оставил Марту одну у себя дома. Утром он не стал ее будить, оставил все, как есть, и, приняв душ, уехал вместе с Лией по делам. Марта осталась одна. И потом кого-то впустила в дом?..

Нет, что-то не так, что-то не получается.

Удар, по заключению экспертов, Марта получила ближе к вечеру. Не могла же она проваляться весь день в постели! Да еще голой! Вряд ли. Ей просто-напросто надоело бы.

Даже если учесть, что вошла она сама, поскольку у нее оставались ключи от этой квартиры, и разделась потом без посторонней помощи, как потом попал туда тот человек, что нанес ей сокрушительный удар по голове? Она что же, разгуливала по дому голышом? И открывала кому-то так же – в чем мать родила? Она же, получается, сама этого человека впустила.