День святого Жди-не-жди - Раймон Кено

— Поднажмем, — предложил Роберт.

Госпожа Набонид заплакала.

— Семья… семья, — простонала она.

Но юноши ее не слушали.

И тут семья внезапно появилась.

Сначала она предстала своей самой безобидной частью. Родственники выглядели, как два туриста. Один из них оказался девицей, по причине округлых ляжек и выпуклостей под свитером.

— Похоже, Жан Набонид, — прошептал Манюэль, имея в виду не Элен.

— Похоже, — прошептал Роберт.

Юноши даже не пошевелились, чтобы сдвинуть носилки с места. После перешептываний они с большим почтением взирали на вышеназванного брата и с меньшим — на сестру.

— Это ваша бабушка, — вежливо проинформировал Альберих.

— Она умерла, — сокрушенно добавил Бенедикт.

— Мы несем ее на свалку, — объяснил Фюльбер.

— Я никогда не кричала, — проговорила Элен. — Никогда.

Юноши опустили глаза и покраснели.

— И правильно, — сказал Жан.

— Не будем терять времени, — раздался голос Поля.

Юноши обернулись: обнаружилась другая часть семьи.

— Дети мои, дети мои, — застонала Жермена.

Эвелина укрывалась от дождя под раскрывалкой, которую держал Поль. Алиса, по-прежнему в купальнике, куталась в целлофановый плащ. Рядом с ними стоял Пьер.

Юноши заметили его первым.

— Пьер Набонид, — начал Манюэль, — статуя закончена?

— Довольно об этом, — раздраженно оборвал его Поль. — Сегодня я разрешил ему выйти. Из-за нее.

Указательным пальцем он указал на носилки с покойной.

— Значит, — спросил Манюэль, — статуя не закончена?

Поль повернулся к Пьеру:

— Нет?

— Нет, — ответил Пьер.

Он шагнул к Манюэлю:

— Но сегодня у меня есть специальное разрешение выйти. Из-за нее.

Подбородком он указал на волокушу с усопшей.

— Как это все противно, — сказала Алиса.

— Старая карга, — высказалась Эвелина. — Подлая сука. Она уже никому не сможет навредить.

— Я никогда не кричала, — произнесла Элен. — Никогда.

Наконец-то Алиса поняла, кто эта девушка в шортах, и принялась очень внимательно ее разглядывать. Она находила ее на удивление совершенной. Спрашивала себя про себя, не менее ли совершенна она сама. Сравнивала носы, ноги, груди, менее заметные компоненты — мочку уха, крыло носа, впадину подмышки, изгиб щиколотки, чашечку колена, косточку локтя, блеск волоса. Она себя спрашивала, спрашивала и спрашивала, пока не спросил Роберт:

— Вам не кажется, что она начинает пованивать?

Разумеется, он имел в виду бабушку. Это не значило, что он упустил из виду звезду в целлофане; он тоже сравнивал ее с той, что в шортах, и уже не знал, куда поворачивать голову, куда направлять свою бедную головку.

Тут обнаружилась еще одна семья, большая семья спираторов. Лё Бестолкуй-переведатель-тесть, а также Мазьё, Роскийи, Мачут, Зострил и Сенперт, все промокшие от небесной влаги. За ними вырисовывались Спиракуль и Квостоган, не менее от, но на некотором расстоянии стоя.

Все перезыркивались. Лё Бе-уй идентифицировал девушку в шортах по ее схожести с Жаном.

— Ну и ну, — протянул он. — Это ты, Жан.

— Эй, вы! — отреагировала Элен. — Я никогда не кричала. Никогда.

Спираторы заткнулись.

— Она воняет, — сказал Манюэль. — Двинулись дальше.

И они двинулись.

Манюэль, Роберт, Альберих и Фюльбер несли носилки с некогда надзирающей. Позади: семья. Мать Жермена, существо ничтожное. Следом за ней: сыновья Пьер, Поль и Жан, каждый со своей половиной: Эвелиной, Алисой и Элен; последняя половинчатость — исключительно по родственной связи. В конце: шмыгающие и вынюхивающие спираторы.

Они все шли и шли.

Они шли похоронно.

Дождь все шел и шел.

Вода путалась с воздухом.

Они спускались по сухой горловине, вдоль которой располагались свалочные болота, а толпа родимогородцев взирала на них сквозь дождливые капли и видела их слегка искаженными, слегка истонченными из-за отчужденности, слегка измученными из-за траура, слегка транскрибированными на поверхности с небольшой отрицательной кривизной.

Штобсдел толкнул калитку ограды, и они вошли. Забарахтались в вязкой каше, в которой гнили те, что больше не жили в Родимом Городе. Носильщики выбрали место, которое показалось им довольно ухабистым, перевернули носилки и свалили груз. Бабушка, завернутая в последнее облачение, издала буль, после чего забрызганный грязью куль стал медленно погружаться. Поглощающая почва отозвалась несколькими пукающими звуками.

Шел дождь.

Куль исчез в топи.

Манюэль, Роберт, Фюльбер и Альберих переглянулись. Манюэль сказал Полю:

— С вас четыре тюрпина и три ганелона.

Мэр заплатил.

Пьер произнес:

— Приятно вдыхать чистый воздух.

— Я никогда не кричала, — сказала Элен.

Пьер посмотрел на жижу, скрывшую еще один отброс.

— Там внутри наверняка найдется немало причудливых экземпляров, — прошептал он.

— Крупные насекомые, мелкие букашки, — прошептала Элен. — Вместе. Скребут ночь. Маленькие лапки. Большие крылья.

— Они живут! — прошептал Пьер. — Они живут! Это трудно себе представить: породиться, побыть, подохнуть; возможно: мракостными, слепыми.

— В своем застенке, — сказала Элен, — я стала совсем седой. Но я никогда не кричала. Никогда.

— Утрачивая жизнь такой, какой ее воспринимает человек, — сказал Пьер, — я достигаю цели своих поисков.

— Вы ищете свалку? — спросил у него Манюэль.

Но Пьер уже об этом не думал.

— А идол так и не закончен, — добавил Манюэль.

Парни пялились на девушку в шортах и на звезду в целлофане. Эвелина на них прикрикнула:

— Не лезьте не в свое дело, оставьте статую в покое. Черт возьми!

Она оглядела Элен и Пьера.

— И это брат и сестра: как будто совершенно не, — проворчала она.

Затем, покосившись на Лё Бе-уя:

— Ну а ты, папа, все спиративничаешь? Старый хрыч.

Переведатель кашлянул. Слюна растворилась — незаметно, неразличимо — в дождевых каплях.

— Я тебя просто не узнаю, — прошептал Лё Бестолкуй. — То, что твой муж вышел, не закончив статую твоего свекра, еще не повод обращаться ко мне со столь прискорбной грубостью. Я протестую.