В паутине - Люси Мод Монтгомери

Проходя мимо сада старого Эразмуса Дарка, она увидела, что он белит стволы яблонь, и немножко позавидовала ему — все страсти жизни для него были уже позади. У калитки беседовали Утопленник Джон, дядя Пиппин и Стэнтон Гранди. Гей улыбнулась дяде Пиппину, который ей нравился; лучи этой улыбки коснулись Утопленника Джона, который нравился ей весьма умеренно; и Стэнтона Гранди, который не нравился ей совсем, потому что почти всегда цинично высмеивал все, что было чисто, прекрасно и правильно. Она и не подозревала, что Гранди проводил ее восторженным взглядом.

— Восхитительна… эх, как восхитительна, — сказал он, толкнув дядю Пиппина локтем.

Утопленник Джон согласно кивнул. Безупречна от макушки до пят. Разве что слишком выставляет свои коленки. Но что ни говори, такие коленки стоит показать. Не то что коленки Вирджинии Пауэлл — бугры, оскорбляющие божий свет.

Когда мимо на своей машине промчался Роджер, остановившись у поворота дороги, чтобы подобрать Гей, трое видавших виды старых фермеров благожелательно улыбнулись.

— Кажется, дела идут на лад, — отметил Гранди.

— Славно, славно, только вот не староват ли он для нее? — обеспокоенно спросил дядя Пиппин.

— Муж постарше будет самое то для Гей, — сказал Утопленник Джон.

— Если она выйдет за Роджера, то по любви или из-за одиночества? — сухо вопросил Гранди.

— По любви, — с видом знатока ответил Утопленник Джон. — Она любит Роджера, знает ли о том или нет.

— Я считаю, она умеет любить, — сказал Гранди. — Некоторые женщины умеют любить, а некоторые — нет, точно так же, как одни умеют готовить, а другие — нет.

— И хорошо, что поцелуи никогда не устаревают, — добавил дядя Пиппин.

Увидев Гей, стоящую под деревьями у поворота дороги, Роджер подумал, что она похожа на изящную лесную нимфу. Несмотря на новый месяц, сумерки и бледные звезды, весь ее облик наводил на мысли об утре. В ней было что-то рассветное, ее волосы, казалось, сияли, а розовые мочки ушей напоминали лепестки яблоневого цвета. И лишь у лесной нимфы могли быть такие глаза.

— Запрыгивай, Гей, — коротко приказал он. Гей так и сделала, подумав, какой красивый у Роджера голос, даже когда он бросает короткие фразы.

— Хочешь поехать куда-то с целью?

— Нет. Просто вышла погулять, чтобы сбежать от миссис Тойнби. Она была на ужине в Майском Лесу и уморила меня чуть не до смерти.

— Кровь пьют только комарихи, — весело сказал Роджер. — Куда едем?

— Вдоль берега и на всех парах, — засмеялась Гей.

Дорога вдоль берега. Помнила ли Гей тот последний раз, когда они ехали по ней? Мимо черничных полян и кленовых рощиц, мимо Серебряных Туфелек и огромного пустого отеля, вниз, к дюнам, что темнели на фоне серебристого моря. Здесь Роджер остановил машину, и они какое-то время сидели молча — в тишине, которая так нравилась Гей. С Роджером так просто молчать. С Ноэлем — невозможно, он был слишком разговорчив, чтобы любить безмолвие.

Луна ушла, и над миром рассыпались звезды. Звездный свет — загадочная штука, а не само собой разумеющийся факт. Роджер вдруг попал под его чары и совершил то, о чем давно думал, но не представлял себе, как это сделать.

— Гей, — спокойно сказал он. — Каждую весну я совершаю один безумный поступок. И намерен совершить таковой этим весенним вечером. Я собираюсь попросить тебя выйти за меня замуж.

Гей очаровательно вспыхнула, затем побледнела.

— О, Роджер, нужно ли это тебе? — спросила она.

— Да. Нужно. Я больше так не могу. Или ты выйдешь за меня, Гей, или мы должны прекратить… все это.

«Все это». Все веселые поездки и разговоры. Теплые отношения, которые помогли ей пережить невыносимые месяцы. Гей вдруг особенно остро ощутила, что не может лишиться этого. Она так боялась жизни. Ужасно, неестественно бояться жизни в юности. Но жизнь сыграла с нею злую шутку. Ей необходим рядом человек, который поможет вновь взглянуть жизни в лицо. Она не хотела замуж ни за кого, но если бы пришлось, то почему бы не за Роджера. Кто-то должен позаботится о нем, ведь он так много работает.

— Ты же знаешь, что я не… не люблю тебя, Роджер, — прошептала она. — Не так, как следует.

— Да, я знаю. Это не имеет значения, — солгал он.

— Тогда… — Гей глубоко вздохнула, — тогда я выйду за тебя, если ты этого хочешь.

— Спасибо, любимая, — сказал Роджер странно спокойным голосом. Внутри у него клокотал вулкан радости и восторга. Она будет принадлежать ему — наконец-то ему. Рядом с ним она скоро забудет этого хлыща. Полюбит его. Она скоро полюбит его… он позаботится об этом, когда придет время. Гей, любимая, обожаемая Гей, будет принадлежать ему, ее кудри, которыми играет ветер, ее бархатные глаза и изящные маленькие ножки, созданные, чтобы танцевать. Роджер мог бы встать на колени и поцеловать эти ножки. Но он даже не поцеловал ее в губы. Только ее тонкие руки, когда помогал выйти из машины в конце поездки. Роджеру хватало мудрости — время для поцелуев еще не пришло.

Гей была рада, что он не поцеловал ее. Даже сейчас ее губы, казалось, до сих пор принадлежали Ноэлю. Она очень тихо поднялась в свою комнату и долго сидела у окна за белыми занавесками. Она чувствовала себя немного усталой, но умиротворенной. Если бы только можно было оказаться замужем за Роджером безо всяких приготовлений. Клан будет отвратительно доволен, и придется пережить эту их удовлетворенность. Как ей недавно сказала Мерси: «Ты поймешь, что Роджер лучше всех». Нет сомнения, что это так и есть, но Гей знала, к кому бы повернулась, если бы Роджер и Ноэль стояли сейчас перед нею, и она могла бы выбирать. И все же Роджер, зная это, хотел жениться на ней.

Прежде чем лечь спать, Гей совершила одно глупое таинство. Она взяла маленькую вазу, в которой с вечера ее помолвки с Ноэлем хранились лепестки роз, и пошла к калитке в конце сада. Поле впереди принадлежало Артемасу Дарку, а сад позади — ее матери. Но этот крошечный зеленый уголок был ее вотчиной. Она выкопала совком яму под деревьями и похоронила там вазу, аккуратно разровняв землю на могиле. Здесь будут храниться ее детство, девичество и все счастье, что у нее было. Неважно, какая жизнь предстоит ей с Роджером, этой маленькой веджвудской вазе больше не видеть роз. Она предназначена для того, что ушло навсегда.

VIII

Пенни и Маргарет до сих пор не обвенчались. Событие должно было произойти весной, но когда она наступила, Пенни решил, что его лучше отложить до осени. Нужно было кое-что перестроить в доме, соорудить новое крыльцо и положить паркет в столовой. Маргарет совсем не возражала. Она стремилась к счастливому дню не более, чем Пенни.

На самом деле Пенни чувствовал себя прескверно. А временами впадал в глубокое уныние.

«Черт побери, — мрачно сообщил он двум Питерам. — Я растерял весь свой энтузиазм».

Он не желал отказываться от старых привычек — своих привычных удобств. Конечно, у тети Руфи немало недостатков. Но он привык к ним; проще ужиться с ее изъянами, чем привыкать к новым добродетелям Маргарет. Да и опасности умереть ночью в общем-то не было. Он проживет еще лет двадцать.