Антология русской мистики - Аркадий Сергеевич Бухов

— То-то и есть! — прошептал доктор. — Я всегда знал, что осязание служит человеку вернее, чем зрение. Наш зрительный аппарат слишком нежен и избалован… Надо, однако, принять меры…

Кощунский снова вернулся к письменному столу, взял склянку с нюхательной солью и поднес ее к носу.

Вдыхая в себя крепкие испарения соли, он не сводил глаз с двери, которая казалась теперь опять отворенной. Чудилось, что, всмотревшись внимательно, можно было разглядеть предметы, находившиеся в той комнате.

Тем не менее, действие нюхательной соли обнаружилось очень быстро. Как только доктор смахнул слезы, выступившие на глаза от усиленного вдыхания, он снова увидел дверь запертой.

— То-то и есть! — повторил он еще раз, как бы торжествуя победу материального над сверхъестественным.

Торжество его было, однако, непродолжительно.

Едва он снова сел в уютное, широкое кресло и наклонился над своей записной тетрадью, чтобы занести в нее описание победы нюхательной соли над игрой одурманенного воображения, как что-то, пришедшее извне, заставило его поднять глаза. Была минута, когда он боролся с собой и, с величайшим усилием воли, смотрел, не видя, на исписанные страницы тетради. Но одного мгновения, в течение которого он ослабил свое напряжение, было достаточно, чтобы он поднял глаза.

По другой стороне стола, в полутора аршинах от него, живого существа из плоти и крови, сидел странный фантом.

Это была реальнейшая на вид и ярко освещенная свечами фигура маленького и сухощавого старика, одетого в бархатный халат коричневого цвета и старомодного покроя. Лицо старика поражало своим безжизненным цветом. — Анемия, — тотчас же отозвался в мозгу Кощунского доктор. Толстые, чувственные губы старика были совершенно бескровны. Старческие, слезящиеся, но еще довольно живые глаза призрака смотрели прямо и не мигая на Кощунского.

Творец новой теории призвал на помощь все свое самообладание, и оно не изменило ему и на этот раз.

— Не можете ли вы мне сказать, каким образом вы здесь очутились? — внезапно спросил Кощунский старика, и несколько хриплый голос его прозвучал странными нотами в мертвой тишине опустелого дома.

Старик добродушно улыбнулся.

— А что вы скажете, — продолжал Кощунский, постепенно овладевая собою, — если я немножко дезинфицирую вас вот этой жидкостью… — и при этих словах он направил на старика устьице пульверизатора, крепко нажав гуттаперчевый шарик. Распыленная жидкость опрыскала всю верхнюю часть фигуры.

Фантом с недовольным видом отряхнул лацканы своего халата, пожевал губами и неожиданно произнес:

— Вы противоречите своей теории.

Любопытство доктора взяло верх над его смущением и страхом; он облокотился обеими руками на стол, чтобы быть ближе к старику, и спросил:

— Каким образом?

— Ведь вы знаете, что я — не что иное, как призрак вашей же собственной фантазии. Зачем же вы, в таком случае, опрыскиваете меня этой гадостью? Вы должны действовать не на меня, а на себя, на свою нервную систему и, по возможности, парализовать действие микробов на ваш мозг.

Кощунский усмехнулся и произнес:

— Совершенно верно-с. Нет никакого сомнения, что вы не что иное, как порождение моей собственной фантазии, отравленной специальными миазмами этого старого сарая. И не подумайте, пожалуйста, что я говорю теперь с вами. Я говорю сам с собой, и говорю вслух только для того, чтобы яснее формулировать свои несколько сбивающиеся мысли. Что касается ваших речей, то они, в свою очередь, не что иное, как мои собственные мысли. А так как я одержим теперь галлюцинациями, то они и представляются мне мыслями, высказываемыми вами. Все это ясно, как Божий день. И если я закачу себе, к затылку, хороший горчичник, который меня покрепче нащиплет, то ваш визит продолжится, вероятно, очень недолго.

И Кощунский быстрым движением перегнул влажный листок горчичной бумаги и положил его себе на затылок.

— А если к этому прибавить еще щепотку хинина, то наше знакомство с вами и подавно прервется надолго.

Старик не ответил по-прежнему и саркастически наблюдал, как молодой доктор систематически глотал пилюли, а потом сделал несколько вдыханий какого-то спирта, которым, кроме того, смочил себе лоб и виски.

— У вас очень богатый арсенал средств для борьбы с привидениями, — иронически сказала фантастическая фигура, прерывая свое молчание. — Но ваша настоящая сила заключается не в этих порошках, пилюлях и склянках… Вы, вероятно, упустили из виду, что ваши галлюцинации, как вы их называете, могут явиться в такой форме, которая лишит вас возможности прибегать к употреблению всей этой дряни…

— В моем арсенале есть кое-что и получше! — сказал доктор, который казался опьяневшим, накладывая руку на лежавший перед ним револьвер.

Старик засмеялся. Сухая фигура его долго тряслась и колебалась в порывах беззвучного смеха.

— Ваши пилюли и горчичники не действуют! — воскликнул он наконец. — Вы все еще не можете собраться с мыслями. Вам должно быть хорошо известно, что ваше оружие совершенно безвредно для призрака. Оно может быть опасным только для вас, если…

— Если им воспользуется сам призрак против меня? Вы это хотите сказать, не правда ли? — докончил речь фантома доктор, казавшийся теперь очень оживленным и даже веселым.

— Вовсе нет, — отвечал призрак. — Для этого привидению пришлось бы нажать курок, т. е. выказать материальную силу, а это, по вашей теории, совершенно невозможно для того, что не существует, а создано лишь бредом горячечного воображения. Оружие опасно для вас потому, что под влиянием галлюцинации, вы сами можете уставить дуло револьвера в свой рот или в висок…

Кощунский крепко сжал голову руками, как бы для того, чтобы пробудить в ней способность мыслить и обсудить эти саркастические, холодные речи призрака.

— Что касается нас, "порождений больной или отравленной фантазии", как вы говорите, то мы владеем тысячью средств показать свое могущество. Так, например, я мог бы заледенить вашу кровь ужасами, о которых не имеет понятия ничто живущее на земле. Я мог бы заставить разорваться ваше сердце при виде ничтожной части того, что делается в пределах видимого мира. Я мог бы населить ваш мозг такими идеями, от которых мгновенно седеют волосы и бежит сила, одухотворяющая ваш бренный и ничтожный организм.

Призрак говорил и, одновременно с его речами, заброшенный кабинет, казалось, оживал и населялся. В одном из углов комнаты, в мерцающем свете нагоревших свеч, клубились и волновались какие-то смутные и неопределенные очертания нескольких нагих, но безжизненных человеческих тел, нагроможденных грудой и, казалось, извивавшихся в какой-то кровопролитной схватке или смертельной агонии. Свечи, стоявшие на окнах, погасли почти моментально, как бы от порыва сильного ветра, и фосфорический свет, вкравшийся извне, освещал гнусную и омерзительную сцену насилия, совершаемого дряхлым и отвратительным стариком над бледной, скелетообразной девочкой-ребенком. Фантастические тени темнели и