Присягнувшие Тьме - Жан-Кристоф Гранже

– Почему?

– Только за ним бы девочка и пошла. Взрослых Манон боялась. Я так и вижу, как они в тот вечер потихоньку сбежали вдвоем, держась за руки. Прошли через пожарный выход или через подвал.

– Значит, вы склоняетесь к версии Судебной полиции?

– Игра, которая привела к несчастному случаю? Не уверен… Но Тома несет свою долю ответственности, это ясно как день.

– Если это классическое преступление, какой мотив мог быть у подростка?

– Как знать, что творится в голове у мальчишки?

– Вы его допрашивали?

– Нет. Когда его выпустили, он с родителями уехал из Сартуи. Парень был не в себе.

– Полицейские здорово его прижали?

– Комиссар Сеттон миндальничать не будет.

– А где Тома сейчас, вы не знаете?

– Нет. Я даже думаю, что семья сменила фамилию.

Я отпил еще глоток. Меня подташнивало все сильнее.

– А двое других, Мораз и Казвьель? Где их можно найти?

– Мораз никуда не уезжал. Так и остался в Ле-Локле. Казвьель тоже здесь. Он работает в детском лагере отдыха возле Морто.

Я достал блокнот и записал их координаты.

– Ну а остальные? Те, кто вел расследование? С ними можно встретиться?

– Нет. Сеттон стал где-то префектом. Де Витт умер.

Чтобы перебить вкус вина, я вытащил свой «кэмел».

– А Ламбертон?

– Умирает от рака горла. В больнице Жан-Менжоз в Безансоне.

Шопар щелкнул зажигалкой, давая мне прикурить, и в очередной раз наполнил мой стакан. У меня все плыло перед глазами.

– А родители ее мужа?

– Живут во французской Швейцарии, но звонить им бесполезно. Я уже пытался. Они об этой истории слышать больше не хотят.

– Последний вопрос: на месте преступления не было сатанинских знаков?

– Перевернутых крестов и тому подобного?

– Ну да, чего-нибудь в этом роде.

Я допил свой стакан, но когда запрокинул голову, меня качнуло назад. Хорошо еще, что успел ухватиться за стол, как за борт корабля. Меня чуть не вырвало прямо на ботинки.

– О таком никто не упоминал. – Шопар с заинтригованным видом наклонился ко мне: – Ты вышел на след?

– Нет. А что вы думаете об убийстве Сильви?

Он опять наполнил стаканы.

– Я тебе уже говорил: убийца тот же.

– Но какой у него мотив?

– Месть, отложенная на четырнадцать лет.

– За что же он мстит?

– Вот в этом и есть ключ к разгадке. Это и нужно узнать.

– Но зачем ждать столько лет, прежде чем снова нанести удар?

– Вот и ищи ответ. Ты же за этим сюда приехал, разве не так?

Я сделал неопределенный жест и чуть было опять не потерял равновесие. Все вокруг стало вязким, неустойчивым, колеблющимся. Я проглотил кусок рыбы, чтобы как-то задержать наступающее опьянение.

– Выходит, Лонгини тоже может быть убийцей Сильви?

– Сам подумай. Почему эти два убийства такие разные? Да потому, что убийца изменился. Его преступные наклонности определились. В восемьдесят восьмом году Тома Лонгини было тринадцать лет, сейчас ему двадцать семь. Для убийцы это решающий возраст. Тот период, когда проявляются его преступные наклонности. В первый раз это мог быть и несчастный случай, связанный с опасными играми. Но во второй раз – уже убийство, совершенное с хладнокровием зрелого человека.

– Где он сейчас?

– Говорю тебе, не знаю. И найти его будет очень непросто. Он сменил фамилию и живет где-то в другом месте.

Солнце скрылось. Наши посиделки окончились. Я едва встал.

– Вы могли бы распечатать для меня свои статьи?

– Уже сделано, приятель. У меня есть готовый комплект.

Он вскочил и исчез в доме. Я уставился на серое небо, отражавшееся в стеклянных блоках над террасой. Их матовая поверхность колыхалась, как волны.

– Вот они!

Шопар принес мне пачку бумаг, скрепленных черным зажимом. Внутрь был засунут крафтовский конверт. Чтобы не упасть, я прислонился к стене. Мне казалось, что мой мозг и внутренности плавают в алкоголе, как петух в винном маринаде.

– Я тебе еще положил фотографии. Из личного архива.

Я поблагодарил его, просматривая документы. Звук льющегося в стакан вина заставил меня поднять глаза.

– Ты же не уедешь, не выпив на посошок?

Проехав несколько километров, я, остановился на поляне, жадно вдыхая морозный воздух. Потом взял досье Шопара и вытряхнул на ладонь конверт с фотографиями. Увидев первые снимки, я сразу протрезвел.

Манон поднимают на поверхность. Снимки сделаны наспех, кадры не в фокусе, снимали со вспышкой: розовая куртка, металлический отблеск носилок, термоодеяло, свисающая белая рука. Другой снимок – портрет живой Манон, она улыбается, глядя прямо в объектив. Овальное личико. Большие светлые глаза – жадные, любопытные. Белокурые, почти белые волосы. Призрачная, хрупкая красота, как передержанная фотография, со светлыми ресницами и бровями.

На следующем снимке – Сильви Симонис. Она была такая же яркая брюнетка, как ее дочь – блондинка. И необычайно красива: густые брови, как у Фриды Кало, большой, красиво очерченный чувственный рот, матовая кожа. Только глаза светлые, как две капли голубоватой застывшей воды. Как ни странно, но девочка на фотографиях выглядела взрослее матери. Обе были совершенно не похожи друг на друга.

Я поднял глаза. Всего два часа дня, а солнце уже садится. Над лесом сгущалась мгла. Пора было навести порядок в моем расследовании. Я достал мобильник.

– Свендсен? Это Дюрей. Ты посмотрел досье?

– Потрясающе! Это что-то сверхъестественное.

– Прекрати болтать. Ты что-нибудь нашел?

– Вальре хорошо поработал, – признал он. – Особенно с насекомыми. Ему кто-то помог?

– Один тип по фамилии Плинк – энтомолог-криминалист. Знаешь такого?

– Нет. Но это чувствуется. Убийца играет с хронологией смерти. Жутко, конечно, но вместе с тем виртуозно!

– Ну а еще что?

– Я начал составлять список кислот, которые он мог использовать.

– Эти препараты трудно достать?

– Да нет. Они есть в больницах или химических лабораториях. Я имею в виду не только научные лаборатории, но и любые промышленные по производству чего угодно, от разноцветного желе для детей до промышленных красителей…