История Дома Романовых глазами судебно-медицинского эксперта - Юрий Александрович Молин

Шлаттер. Ломоносов дал хороший отзыв о породе, а Шлаттер не нашел в ней признаков серебра. По этому поводу в Академию наук сделан запрос 13 мая 1752 года. Какой ответ дал М.В. Ломоносов? Неизвестно. Сохранилось, однако, письмо его к своему покровителю, всемогущему графу И.И. Шувалову, из которого можно заключить, что опасность для Ломоносова миновала. «Ежели б не вчерашние строчки, – сокрушался он, – которые Ваше Превосходительство в ответ на мое письмо прислать изволили знаком вашей ко мне милости, не утолили внезапного моего смущения, то б я пришел в отчаяние, не ради своего какого преступления, но ради опасности от несчастья» (Ювачев И.П., 1911). В этом письме он указал на врага своего, который «нашел случай учинить ему великое повреждение». О холмогорских узниках – ни слова. О чем беседовал Ломоносов – можно только догадываться. В конце концов полиция схватила Зубарева и в январе 1755 года изобличила его, как шпиона, подосланного Фридрихом II. Так в это страшное время «слова и дела государева», дыбы и кнута, судьба смилостивилась над Ломоносовым, и дело Зубарева прошло для него без последствий[60].

Попытки освободить Иоанна Антоновича из заключения побудили правительство перевести узника в более надежное место и держать его под строгим караулом. В 1756 году сержант лейб-кампании Савин секретно вывез Иоанна Антоновича в наглухо закрытой карете из Холмогор и доставил его в Шлиссельбургскую крепость под прозвищем колодника «Безымянного». Это нашло документальное подтверждение в найденном известным историком и писателем Г.П. Данилевским «Формуляре Шлиссельбургской крепости», в котором упоминается о прибытии туда брауншвейг-люнебургского принца Иоанна Антоновича в 1756 году.

* * *

Остальные заключенные томились в Холмогорах долгие годы. С отъездом в Ютландию детей, переживших своих родителей, эта тюрьма была отдана (15 марта 1781 года) во владение приказа общественного призрения. В ней поместили мореходную школу. Затем здания снова поступили в духовное ведомство, и в 1802 году там разместился Успенский женский монастырь.

Детальное описание того, как выглядела указанная обитель в начале XX века, оставил нам исследователь и путешественник И.П. Ювачев (1911). Монастырь представлял собою неправильный четырехугольник, занимавший до 2000 кв. саженей. Главные ворота («Святые») с востока, со стороны Преображенского собора, вторые, ведущие к монастырской гостинице, – с запада. Южной стороной обитель выходила к Михеевскому озеру. В юго-восточной части монастырского двора находился бывший архиерейский дом, послуживший тюрьмой для семейства Анны Леопольдовны. Несмотря на переделки, фасад здания, обращенный к монастырскому двору, сохранял древние лепные украшения. Затем вход с лепными арками был переделан в окно, крыльцо разобрано, а входную дверь устроили с западной стороны. В верхнем этаже восточного здания размещалась Успенская церковь. Рядом с ней – большой зал, служивший позже продолжением храма. В правом углу его был устроен придел Святого Николая. В комнате с левой стороны от зала – придел во имя Тихвинской иконы Божией Матери. Все остальное помещение верхнего этажа было занято кельями монахинь. Большой зал, связывающий собой три упомянутых придела, служил для Брауншвейгского семейства главной комнатой. Он слабо освещался небольшими окнами, выходящими на южную сторону. Следующая за залом комната сохранила стиль старинной архитектуры с каменными сводами. В былое время эта комната служила помещением Анны Леопольдовны и ее дочерей. Здесь висели два портрета, писанных масляными красками, сохранившихся от времен пребывания здесь Брауншвейгского семейства.

Кельи имели сводчатые потолки. Внутренняя и наружная стены поражали своею толщиной – до полутора аршин! Когда-то в окнах здания были толстые железные решетки. В нижнем этаже помещались кельи монахинь и просфорная. Близ каменной лестницы, соединяющей нижний этаж с верхом, имелся древний «тайничок», возбуждавший разные догадки. Этот каменный мешок был невелик: шага три длиной и два шириной. На высоте целой сажени – кирпичная арка, несколько выше – другая арка, в верхней сделано прямоугольное отверстие размером не более квадратного аршина. Так как это окошечко было на высоте более 11/2 сажени, то оно дало повод утверждать, что здесь была темница для секретных узников. В познавательной книге В. Верюжского «Афанасий, архиепископ Холмогорский» архиерею дана такая характеристика: «Афанасий не стеснялся прибегать и к физическому наказанию провинившихся, как, например, – битью шелепами, сажанью на цепь и т. п. В исключительных случаях практиковалось монастырское заточение (в Соловках)». Из этого и других источников видно, что заточение в каменных мешках практиковалось в архиерейском доме; но сохранившийся тайник, видимо, служил при владыке Афанасии не как тюрьма, а как потаенное место для хранения ценных вещей.

Брауншвейгскому семейству разрешено было кататься на лодке по Михеевскому озеру, омывающему южную сторону здания, поэтому надо предположить, что ограда или тын вокруг места заключения охватывали и озеро. Архиерейский дом стоял недалеко от берега Северной Двины, которая, по воспоминаниям узников, виднелась из одного окна, был обнесен высоким частоколом, окружавшим большую территорию (примерно 400х400 метров) с садом, огородом, баней и другими хозяйственными постройками. Какие-либо детали размещения строений в современных исторических источниках не сохранились. Охрану осуществляли офицеры и солдаты Измайловского полка. Узников сопровождал постоянный голубоватый отблеск стали. Утром – в скудных лучах занимающегося северного дня. Вечером – в мерцающих красках раннего заката. Ночью – даже сквозь плотно сжатые веки. Обнаженные палаши были в крепких руках стражников. Всегда на посту, всегда рядом. За долгие, без сна и в полудреме, ночи, за долгие годы сколько же передумано, оплакано…

Портреты Анны Леопольдовны повторили судьбу вещей, хранящих память о ее несчастном сыне. Большинство их было уничтожено во времена Елизаветы Петровны и Екатерины II. В Петербурге исследователи имеют возможность познакомиться с четырьмя прижизненными изображениями Великой Княгини Анны, хранящимися в Государственном Русском музее. Первое – портрет кисти известного русского живописца Андрея Матвеева (№ 3521 по Каталогу живописи ГРМ,1980 г.). Картина невелика по размерам (56х52 см), не окончена автором, требует реставрации, поэтому составить какое-либо представление о характере молодой женщины в роскошном платье практически невозможно. Портрет, приписываемый кисти И.Я. Вишнякова, датируется 1740 годом (№ 6592). Большой холст, на котором мы видим Анну, восседающую в удобном широком кресле с высокой спинкой. Оранжевое массивное отнюдь не парадное платье контрастирует с бледными, худыми, как бы безжизненными лицом и кистями рук. Белые ленты чепца и пелерины обрамляют холодный «закрытый» лик. Портрет написан в год вершины пути правительницы. Почему же так печальны глаза, тяжел взгляд, плотно сжат рот, судорожно сведены пальцы?

Как врача, меня поразила полная несхожесть лиц дочери и матери царевны Екатерины. Абсолютное различие характеров дополнено принципиально иными чертами лиц… Ничего нет от матери – шумной, бойкой толстушки с румяным лицом. Анна похожа на тетушку – худощавую бледную молчаливую