Галерея аферистов. История искусства и тех, кто его продает - Филип Хук

Куда же лежит путь анархиста после таких деяний? В случае Фенеона – в редакцию почтенного журнала «Ревю бланш», посвященного вопросам искусства, где он и служил с 1893 по 1905 г. Это дало ему возможность «поделиться своими интуитивными прозрениями нового и необычайного», как в области литературы, так и в сфере живописи. Искусство, по мнению Фенеона, являло феномен цвета и никоим образом не сюжета, темы, истории: отсюда то отвращение, которое он испытывал к академизму, и его увлеченность неоимпрессионистическими попытками проанализировать цвет, колорит с научной точки зрения. Новое и необычайное для Фенеона и других сотрудников «Ревю бланш» также включало в себя езду на велосипеде. Фенеон был страстным велосипедистом; высказывались предположения, что этот вид спорта тешил то чувство абсурда, которым он в сильной степени обладал. Согласно менее вероятному предположению, основанному на том, что его статьи часто написаны с точки зрения человека, сидящего за рулем велосипеда, он по временам заменял в «Ревю бланш» спортивного репортера.

В январе 1900 г. Фенеон устроил в помещениях журнала большую выставку картин Сёра; от показа и покупки до продажи – один шаг, и в 1906 г. Фенеон опять избрал новое поприще, на сей раз ремесло маршана, и присоединился к братьям Бернхейм, возглавив отделение современной живописи в их галерее на бульваре Мадлен. Бернхеймы уже продавали работы Боннара, Вюйара и художников группы «Наби», и это не могло не понравиться Фенеону. Он намеревался привлечь к сотрудничеству также своих друзей-неоимпрессионистов: ван Рейссельберге, Синьяка, Кросса и Люса – и выставлять на продажу их работы на постоянной основе. Синьяк высказался по этому поводу скептически. «Феликс пошел работать на этих ничтожеств Бернхеймов, – писал он. – Думаю, нашему другу не перевоспитать этих тупых капиталистов».

Действительно, какое странное перевоплощение террориста: продавать картины тем самым людям, на которых он совсем недавно возлагал вину за царящую в обществе социальную несправедливость, с каковой боролся всеми силами; однако Синьяк ошибся. Фенеону вполне удалось перевоспитать тупых капиталистов, хотя порой он вел с ними дела так, словно обрушивал на них отмщение. Иногда он по-прежнему обнаруживал стремление к разрушению и довольно странно обходился с богатыми коллекционерами. У него было немало клиентов за пределами Франции. Вместе с Анри ван де Велде, графом Кесслером, Юлиусом Майером-Грефе и другими он организовывал выставки современного французского искусства в Германии и в других странах. Его нисколько не волновало «национальное наследие» Франции, он всячески содействовал ничем не сдерживаемому оттоку за границу французского искусства, в величии которого был неколебимо убежден. Он был индивидуалистом и полагал, что картинами следует наслаждаться в одиночестве, как любовной связью. Когда музеи сжимали свои мертвые костяные персты на картине или рисунке, ему делалось не по себе, ведь ему куда более пришлось по душе частное владение картинами, и в роли посредника он временами напоминал даже свата.

Фирма Бернхеймов, торгующая предметами искусства, заявила о себе на рубеже XIX-XX вв. благодаря усилиям основателя Александра Бернхейма и его сыновей Жосса и Гастона. Им посчастливилось привлечь к себе в качестве постоянных клиентов второе поколение коллекционеров импрессионизма, в частности Огюста Пеллерена, Этьена Моро-Нелатона и Поля Галлимара. Даниэль Галеви говорит о «семитическом здравомыслии» Бернхеймов, который в художественном мире занимал позицию скорее не на ученом, а на торговом конце спектра. Фенеон стремился заинтересовать Бернхеймов новым авангардом и познакомить с передовыми художниками. Он неизменно защищал интересы художников, которых вербовал. Подписать контракт с Бернхеймами Фенеон убедил многих талантливых художников: в 1906 г. – Кросса, в 1907 г. – Синьяка, в 1908 г. – Матисса и в 1909 г. – ван Донгена. За многие годы он приобрел и выставил на продажу работы Ван Гога, Сезанна, Сёра, Тулуз-Лотрека, Пикассо, Модильяни и Дюфи. Если Бернхеймы возражали против покупки какого-нибудь авангардного произведения искусства, приглянувшегося Фенеону, он иногда покупал его на собственные деньги. У Бернхеймов он зарабатывал примерно пятнадцать тысяч франков в год, немалую сумму. Если есть большая угроза существующему порядку вещей, чем террорист с бомбой, то это террорист с чековой книжкой. Художникам, с которыми он работал, нравилась его манера обхождения. Да и коммерческой стороной своего ремесла он овладел блестяще. Один из младших сотрудников фирмы Бернхеймов вспоминает: «Каждый раз, когда возникал риск, что сделка сорвется, он бросался на выручку и отправлялся куда угодно: в Англию, в Германию, в Скандинавию». Он неизменно разрешал все конфликты благодаря своей «осторожности, такту, личному обаянию и авторитету… Он не производил впечатления бизнесмена, но был им».

К тому же на переговорах ему всегда помогало чувство юмора, весьма полезное для маршана. «Естественно, – писал он другому своему подопечному, художнику Шарлю Анграну, – Вы назовете цену достаточно высокую, с запасом, чтобы поместилось корыстолюбие торговца». Он обладал свойственной гениальным арт-дилерам способностью импровизировать и находить необычные решения. Однажды он устроил выставку работ разных художников под названием «Фауна». На ней был представлен натюрморт с копченой селедкой кисти Ван Гога, а также пейзаж кисти ван Рейссельберге, на котором с трудом можно было различить парящую в небе птицу. Но особенно ошеломила зрителей пастель работы Мане, изображавшая купающуюся женщину. Позвольте, и где же тут животный мир? «Это губка», – пояснил Фенеон (см. ил. 14).

Молчаливые торговцы картинами в наши дни зачастую используют свою немногословность как торговую стратегию: серьезный и меланхоличный голландец Элберт Ян ван Висселинг, по словам своего современника Оливера Брауна из «Лейстер гэллериз», был «одним из самых молчаливых людей, которых я когда-либо знал. Он указывал на картину, поднимал на меня взгляд и поглаживал бороду, не произнося ни слова». Существовал и подход, практиковавшийся, в частности, парижским маршаном Эктором Брамом, по словам Рене Жампеля, «эксцентричным торговцем, который показывал картины только тем покупателям, лица которых ему понравились». К списку чудаков Жампель добавляет английского торговца Салли, «по всей вероятности не умеющего лгать. Более того, он почти постоянно молчит. Он подводит вас к картине, становится за креслом и открывает рот лишь для того, чтобы назвать цену, да и то, если вы его об этом попросите». Фенеон примыкал к этой традиции. Может быть, именно наследие анархизма, так и не преодоленная нетерпимость к тупым капиталистам заставляли его проявлять к потенциальным покупателям холодное пренебрежение. Он молча ставил перед ними картину, а иногда даже уходил из комнаты, пока они обдумывали выбор. На вопросы он отвечал односложно, словно говоря, что если уж он вынужден метать бисер перед свиньями, то никаких пояснений они от него не дождутся. Когда клиентка однажды указала пальцем на скульптуру Родена «Ирида, вестница богов», представлявшую безголовый торс с раздвинутыми ногами, и спросила: «Что это?» – Фенеон ответил: «Сударыня, это дама».

Доказательством верности Матисса Бернхеймам может служить тот факт, что он сотрудничал с маршанами на протяжении двадцати девяти лет, хотя все это время ему приходилось мириться с капризами и странными выходками их сотрудника, бывшего анархиста Фенеона. Матисс вспоминает типичный случай: