Скрытые пружины - Уолтер Кенни

Когда же я напрямую спросила об этом, то её слова ранили меня своей резкостью, ранили так сильно, что мне пришлось отвернуться, чтобы не выдать своих оскорблённых чувств.

– Бетти, ты считаешь, что мне необходима дуэнья? Может быть, хватит опекать меня, будто я маленький ребёнок?! Между прочим, я на четыре месяца старше тебя. Если же тебя волнует пристойность наших прогулок, то изволь – Виктор ведёт себя как благовоспитанный джентльмен, ничем не нарушая правил приличия, которыми ты так сильно озабочена.

Улыбка, которой она попыталась смягчить резкость своих слов, не смогла заглушить их ядовитой грубости, и я поразилась тому, как быстро мы отдалились друг от друга. Этот процесс, поначалу почти незаметный, складывающийся из множества неприятных и подозрительных мелочей – тут снисходительный взгляд, там лёгкий досадливый вздох, повествующий о всё более усиливающемся раздражении; странные разговоры с Крингелем, обрывающиеся в ту же секунду, как я входила в комнату, – тянулся так медленно, а вот развязка наступила очень быстро.

За два дня до побега с этим гнусным мерзавцем Маргарет сделалась непривычно мила, будто наше отчуждение завершилось, будто всё это равнодушие, вечное умалчивание обо всём, что с ней происходит, заставляющее меня терзаться ревностью и тревогой – рассеялось и между нами снова установилась приязнь родных душ.

После завтрака, который мы делили в напряжённом молчании, кузина предложила мне прогуляться к холмам, навестить Гвендолин и там же перекусить, попросив миссис Дин собрать нам корзинку с ланчем.

Погода весьма располагала к прогулкам. Маргарет, щурясь от солнечных лучей, заливающих столовую и отражающихся в надменном серебряном кофейнике, подносе и в каждом столовом приборе, лежащем на столе, выразила надежду, что мы, как она выразилась, «волшебно проведём время».

Яркий свет, льющийся из-за спины, превращал гладкую причёску кузины в пылающий золотом шлем, а её голубые глаза сияли воодушевлением. В то утро вся она была одновременно и робкой, и порывистой, и я не всегда успевала за стремительным бегом её мысли.

То она без умолку говорила, каждую секунду взглядывая мне в глаза, то умолкала так надолго, погружаясь в себя, что я терялась и не знала, как себя вести с нею. С какой-то горькой ностальгией она говорила про наше совместное детство, извлекая из тайников памяти моменты, давно изгладившиеся из моих воспоминаний и вызывающие мой искренний смех.

Сейчас я понимаю, что в тот день моя Маргарет прощалась со мной. Прощалась и готовилась к новой жизни, которая, несмотря на всю лихую браваду кузины, пугала её.

Я же в тот день искренне верила, что дистанция, установившаяся между нами, вот-вот исчезнет, и волнения, терзавшие меня, утихнут. Я так хотела верить в то, что всё будет по-прежнему, что готова была поддержать любой разговор, который мог бы нас с нею сблизить так, как раньше.

Утомившись от длительной прогулки, мы решили взойти на небольшой пологий холм, с комфортом расположиться и перекусить тем, что уложила в нашу корзину заботливая миссис Дин.

К этому времени солнце светило уже совсем по-летнему и я почувствовала, что мои волосы на затылке промокли от пота. Сняв шляпку, я лукаво посмотрела на Маргарет и принялась расшнуровывать свои ботинки. В детстве мы любили лежать на тёплом вересковом ковре босиком и, наверное, я надеялась, что мелочи из прошлого вернут нам былую лёгкость общения.

Маргарет не поддержала моего игривого настроения. Напротив, она нахмурилась и чуть отвернулась, а когда начала говорить, голос её звучал глухо и бесстрастно:

– Я хочу объяснить тебе кое-что. Понимаешь, Бетти, когда-то я ненавидела свою мать. Ненавидела за то, что она покинула поместье отца, оставив меня одну. Если бы ты знала, сколько историй о путешествии в далёкую страну я слышала от неё, о путешествии туда, где всегда светит солнце, где мы обе будем счастливы! Я никогда не верила ей: сначала для меня это была просто невозможная и болезненная фантазия, – ну, как летать или быть невидимкой, – а потом я поняла, что она просто выдаёт желаемое за действительное. Всерьёз живёт в этом фантазийном мире, где корабль всегда стоит у причала, а его паруса развеваются от ветра, готового унести её в страну грёз. Тётушка Мод была совсем другая. Даже странно, что наши матери были сёстрами и воспитывались в одной семье. А теперь…

Маргарет умолкла, подняв глаза к небу, а потом взглянула на меня в упор и тихо произнесла:

– Теперь, как ни странно, я могу верить в то, что я была всё-таки нужна ей, что она не оставила бы меня одну. Это стало и облегчением для меня, и мукой. Я хочу уехать отсюда, Бетти. Уехать и не возвращаться больше никогда.

Какое-то время мы обе молчали. Я боялась заговорить, опасаясь выдать великую радость, завладевшую мной. Наконец-то! Наконец-то мы уедем отсюда, вернёмся к моему отцу, в наш светлый и радостный дом! Разумеется, я ошибалась.

Да, Маргарет собиралась покинуть поместье, вот только она не планировала возвращаться со мной в Уотер-хаус, их план с Крингелем заключался совсем в другом. Сейчас она, должно быть, уже в Германии, на родине Виктора Крингеля (если это, конечно, его настоящее имя).

– Я заметила, что ты избегаешь мистера Вордсворта,– утвердительно произнесла я, наблюдая за лицом кузины.

– Да, – тихо ответила она, не глядя на меня. – Не спрашивай меня, почему.

Кивнув, я участливо пожала её руку и поразилась тому, как она была холодна.

– Почему мы вообще приехали сюда? Что заставило тебя вернуться в Хиддэн-мэнор? – я задала ей вопрос, давно меня интересовавший, не особо надеясь на ответ.

– Письма, Бетти. Все эти годы, что я провела в Уотер-хаус на попечении твоих родителей, мой отец присылал мне письма, ни одно из которых я не читала. Тётушка Мод прятала их от меня, совсем как ты то письмо от Ричарда Фергюсона. По какой-то причине она не хотела моего возвращения в Хиддэн-мэнор. Когда… когда она умирала, то между нами состоялся разговор. Я не поняла и половины того, что она хотела мне сообщить. Ты помнишь, в каком тяжёлом состоянии она находилась.

Я кивнула, не сумев сдержать набежавших слёз.

– И что она тебе сказала? Почему ты не рассказала мне об этом сразу же?

– Думаю, что она бредила, Бетти. Болезнь изнурила её тело и сломила её дух. Она непрестанно плакала, просила прощения, говорила, что очень виновата передо мной. Иногда, как мне отчётливо показалось, она принимала меня за мою мать. Тётушка Мод всё время жалобно повторяла: «Джинни, я так виновата перед тобой, так ужасно виновата!» Как-то раз, в минуту просветления, она схватила меня за руку и твёрдо произнесла: «Ты плохо знаешь своего отца, Маргарет. На самом деле он совсем, совсем другой человек». В шкатулке, которую она завещала мне, находилось несколько дюжин писем от отца. В них он просил меня вернуться или хотя бы приехать навестить его. Не знаю, зачем ему это было нужно.

Во время того, как Маргарет говорила всё это, я не отрываясь смотрела на её лицо. Мои руки задрожали, мне пришлось проглотить ком в горле и отвернуться, чтобы не прервать её и не наговорить ей колкостей.