Золотое солнце - Наталия Мазова

Говорил больше Малабарка: в моем существовании я не видела почти ничего, заслуживающего рассказа. А он рассказывал о своих новых друзьях, о неком воинском содружестве при особе префекта... Как-то раз Малабарка обмолвился, что у Гиляруса есть какие-то свои планы по поводу нас с ним, но настолько запутанные и нечетко выраженные, что он даже пересказывать их мне не рискнет. Тогда я не обиделась на эти его слова — обида пришла позже, когда я ворочалась на своем ложе, не способная уснуть из-за ночной духоты.

Он там что-то делает, собирает воинов, готовится участвовать в каких-то планах — я же как протирала юбкой сиденья в библиотеке Хитема, так и здесь протираю. И того, что теперь эта юбка не распашная с завязками на правом боку, а длинная и узкая со складками сзади, прах побери, слишком мало для новой участи!

Почему Малабарка живет полной жизнью, а я опять — нет?!!

И вот эта-то мысль и была тем вторым «но», которое отравляло мне все удовольствие от чтения, причем куда вернее, чем болтовня Элоквенции.

Сегодня мне наконец-то принесли новые платья, сшитые по моей мерке — имперские женщины вообще невысоки, а Элоквенция так и вовсе была низенькой толстушкой, так что на ее гардероб я даже не пыталась посягать.

Разумеется, первым я примерила платье цвета зари — со вставкой на груди из более темного, малинового шелка и золотой каймой, яркой, как первый луч солнца. Потом — изумрудно-зеленое с рукавами, подколотыми к плечу, а спереди расшитое мелкими хрустальными бусинками, похожими на капли росы в зеленой траве.

И наконец, охристо-золотое, вообще без рукавов, зато с пурпурной полосой от горла до носков сандалий, подчеркивающей стройность стана и горделивость осанки, и отделкой из рубинов, подобных капелькам крови. Все три платья были узкими, прямого кроя, и под грудью стягивались назад вшитым поясом. Таким образом, спереди ткань красиво облегала тело, придавая ему несколько статичное величие, а сзади собиралась в каскад складок.

В общем, это были наряды моей мечты — если не считать того, что они сковывали мою походку еще сильнее, чем белый лен.

Мириться с этим решительно не хотелось, но, поразмыслив, я пришла к выводу, что на моей не слишком рельефной фигуре задние складки драпируются особенно пышно. А значит, никому не будет бросаться в глаза, если я сделаю в них разрез — хотя бы чуть выше колена, если уж нельзя до бедра, даже это весьма упростит мне жизнь.

Я всегда была нетерпелива и любую удачную идею, пришедшую мне в голову, порывалась воплотить в жизнь тут же, на месте. Поэтому я сразу послала за рабыней по имени Верена — большой искусницей по части шитья, которая к тому же слишком привязалась ко мне за эти пол-луны, чтобы рассуждать о том, что подобающе, а что нет.

Однако моя служанка вернулась одна.

— Госпожа Ланина! — Я поморщилась, бессильная отучить имперцев приставлять к моему имени лишнюю букву. — Верена не может прийти. У нее несчастье — ее мальчик опрокинул себе на ноги горшок с кипятком и очень сильно обварился...

— Лекаря уже позвали? — перебила я служанку.

— Его нет... Госпожа сегодня отослала его в город, чтобы он полечил мигрень у ее подруги. Там, правда, сидит старая Лара, может, сделает что-нибудь...

Пр-рах побери их тридцать раз крестообразно! Почему у них нет своего целителя для прислуги?! Когда я была тем, чем была, у моей прислуги он имелся... рыбья требуха, как сказал бы Малабарка!

— Веди, — приказала я служанке. — Хоть посмотрю, в чем там дело.

Растолкав любопытных рабынь, столпившихся у входа, я протиснулась в низенькую каморку Верены. Та, белее льняного полотна, стояла у стены, прижимая руки к груди, губы ее прыгали. В середине комнаты на подстилке лежал Фели, что значит «котенок», хорошенький четырехлетний сын Beрены, и жалобно стонал уже охрипшим голоском. Волна боли и страха, катившаяся от него, накрыла меня с головой так, что у меня даже дыхание перехватило. Над Фели склонилась какая-то старушенция жуткого вида, с бородавкой над губой, занося палочку с ветошью, чтобы смазать ножки ребенка оливковым маслом...

В самый последний момент я кинулась на старуху, успев выхватить масляную палочку и отбросить ее далеко в сторону.

— Дура старая! — заорала я на нее. — Кто же ожоги маслом мажет, не остудив сначала в холодной воде? Ведь не лили вы ему воду на ноги, я же вижу — и подстилка, и пол сухие! А если сразу маслом намазать, то под ним весь жар так и останется, и боль никуда не уйдет!

Старуха выпрямилась и посмотрела на меня так, как ни один раб не должен бы смотреть на своего господина.

— Если ты такая умная, госпожа, занимайся сама его ожогами, а не учи. Небось не захочешь руки свои белые в нашем дерьме пачкать...

— Пошла прочь, — бросила я, пытаясь скрыть за тоном хозяйки внезапно уколовший меня страх перед ответственностью.

Огляделась — да, в углу имелось ведро, полное на две трети. Вода, правда, была не холоднее воздуха в комнате, но быстро найти что-то получше я вряд ли сумела бы...

И тут меня снова осенило. Вода... но ведь и Фели обварил ноги кипящей водой! А если попробовать, как тогда, с Малабаркой — подобное подобным?

— Фели, котенок мой, — зашептала я, — сейчас будет совсем не больно. Веришь, что будет совсем не больно?

— Верю, тетя Ланина. Только вы скорее сделайте, чтобы не болело...

Одной рукой я привычно нашарила ракушку, теперь висевшую на золотой цепочке, а другой зачерпнула воды из ведерка и щедро плеснула на ноги мальчика.

«Да утишит вода боль, водою же причиненную! Не властью богов и не волшебством книжным, но своей причастностью Тому, кого не ведаю...»

— ...стань по слову моему! — Оказывается, я даже не заметила, как проговорила все это вслух. И почти тут же потрясенный вздох всех собравшихся пронесся над моей головой.

Вода, катящаяся по обваренной коже, словно смывала красноту, оставляя за собой ничуть не пострадавшую плоть, кажется, даже тронутую загаром, как и остальная кожа мальчика. Я плеснула еще раз, еще... Вода в ведре не кончилась, а ноги Фели были уже в полном порядке.

— Правда не больно, — как-то даже удивленно выговорил сын Верены и вдруг вскочил на исцеленные ноги и уткнулся головой мне в подол, обняв мои колени.

— Спасибо, тетя Ланина...

— Ты исцелила его! — Теперь и Верена отлипла от стены и рухнула передо мной на колени. — Как я могу отблагодарить тебя, госпожа, за это чудо?

— Да не было никакого чуда, — бросила я устало. — Так, немного магии и очень много моего страха перед болью. А что касается благодарности... Если ты сейчас пойдешь со мной и поможешь мне переделать платья так, как я покажу, то не надо мне будет никакой иной благодарности. Или лучше не сейчас, а чуть погодя — сначала приди в себя, а то у тебя руки так трясутся, что все пальцы иглой исколешь...

Еще через два дня я, уже в желто-пурпурном платье с надлежащим разрезом сзади, остановилась на рынке у навеса гончара и взялась перебирать керамику, желая отобрать для украшения своих покоев две-три вазочки поизящнее.