Парфюмер звонит первым - Анна и Сергей Литвиновы

И тут у кого-то из них запиликал мобильный телефон. Комков вытащил из кармана трубку:

– Я слушаю.

На противоположной стороне линии кто-то его о чем-то спрашивал. Дело касалось Тани, она была уверена, но непонятно, кто звонил, и непонятно, о чем шла речь, потому что Комков односложно и однообразно отвечал в мобильник: «Да… Да… Да… Да». А потом вдруг сказал:

– Сейчас я дам ей трубочку, – и вытянул руку, подставив телефон к уху Татьяны. И тут она услышала в трубке задыхающийся от волнения голос отчима:

– Танечка, дорогая, как ты?

Двумя часами ранее Валерий Петрович в отведенной ему комнате в особняке ГЗ услышал два хлопка, донесшихся снизу, с террасы. Через секунду до него долетел отчаянный Танин крик: «Валера!!» Но он только и успел, что подняться с кровати и схватить в качестве оружия тяжелую мраморную пепельницу. И в тот же миг запертая на английский замок дверь с треском распахнулась от удара ногой, и в комнату влетел человек в черном с пистолетом на изготовку. Ходасевич, готовый к нападению, опустил пепельницу точно на его висок, тот ахнул и стал оседать, но второй, вбежавший вслед за ним, коротким ударом в солнечное сплетение заставил Валерия Петровича согнуться и, пока полковник, задыхаясь, бесполезно ловил ртом воздух, уколол его чем-то в бедро. И сразу в глазах Ходасевича комната начала расплываться, полетела кувырком, а затем стены надвинулись на него, и полковник потерял сознание.

…Очнулся он в машине. Его куда-то везли. Автомобиль был без окон, с жесткой лавкой вдоль железной стены. Руки Валерия Петровича были скованы за спиной наручниками. Когда он попытался приподняться, оказалось, что они крепятся за что-то внутри машины, потому что встать на ноги ему не удалось. В автомобиле было полутемно, только какие-то отблески попадали внутрь из оконца, находящегося под самой крышей фургона. Машина шла с хорошей скоростью и по довольно-таки приличной дороге, потому что почти не трясло.

В автомобиле, на лавке напротив, находился еще один человек. Ходасевич в полутьме видел лишь его силуэт, но в неверном свете, иногда падающем из оконца, он смог заметить, что тот немолод, сед, но он не его товарищ по несчастью, еще один похищенный и заключенный, а скорее человек, чувствующий себя хозяином положения.

– Валерий Петрович, если я не ошибаюсь, – звучным голосом проговорил сидящий напротив.

– Кто… вы?.. – прохрипел полковник. После наркоза язык плохо слушался его, и очень хотелось пить. Отчего-то вспомнилась ситуация сорокалетней давности, когда его, курсанта разведшколы, почти так же захватили врасплох и куда-то увезли в фургоне – предмет назывался «Методы контрдопроса». Но тогда все курсанты, и Ходасевич в том числе, знали, что, хотя все будет выглядеть по-настоящему: и жесткость следователей, и, возможно, пытки, и боль, – но он по-прежнему останется среди своих. И его не запытают до смерти, и не убьют, хотя в разведшколе, конечно, ходили легенды (негласно, но тщательно подогреваемые преподавателями), что однажды допрашиваемые увлеклись и забили одного курсанта до смерти. Но все же, все же, все же…

Вот теперь все происходило всерьез. И он оказался среди чужих. Впервые в жизни. Причем – ирония судьбы! – не на территории вероятного противника: в Америке или в стране НАТО, а у себя, в России. Но это, кажется, только усугубляло ситуацию. И еще – по сравнению с четверокурсником краснознаменного института он сейчас почти на сорок лет старше и перенес микроинсульт, и потому закончиться все могло очень печально.

– Неважно, кто я, но в данной ситуации я играю против вас, – с долей галантности ответствовал собеседник. Строй его речи выдавал человека образованного. – Давайте, Валерий Петрович, не будем терять времени, у нас его с вами мало, и сразу поговорим по делу. Я знаю, что вы, с помощью вашей падчерицы, нашли ту самую кассету. И я не сомневаюсь, что вы ее, конечно же, посмотрели.

Ходасевич молчал, однако немолодой мужчина, казалось, совершенно не нуждался в подтверждении собственной правоты. Речь его лилась размеренно и плавно.

– Сразу оговорюсь: меня совершенно не интересуют те лица, что изображены на кассете, а также их дальнейшая судьба. Все эти Самкины, Комковы и иже с ними. Бог им судья. Выйдут они сухими из воды – ну и ладно. Нет – никто не заплачет. Они – между нами, товарищ полковник, говоря – отработанный пар. Они меня не волнуют.

Мужчина сделал решительный отметающий жест, выдающий в нем, как привиделось полковнику, человека восточных кровей.

– Но меня интересует другое, а именно: судьба судна «Нахичевань», а также груза, который оно перевозит. Я гарантировал его сохранность до момента доставки потребителю, и я за него отвечаю.

– Что… за… груз? – с трудом, через паузы, выдавил из себя Ходасевич. Язык по-прежнему плохо слушался – видать, подлецы, напавшие на него, маленько переборщили с наркозом.

– Это вас не должно волновать, – повторил мужчина свой широкий отстраняющий жест. – Коротко говоря, я гарантировал, что груз в целости и сохранности дойдет до порта назначения, а затем и до грузополучателя. Однако, зная вашу, полковник, пытливую гэбистскую натуру, я предполагаю, что вы уже успели сообщить в Центр обо всем. И про груз, и про пароход. Я прав?

– Понятия не имею, о чем вы говорите, – прохрипел полковник. «Отрицай все, даже очевидное, и тяни время», – вот два первых правила успешного противостояния допросу.

– Значит, я прав, – кивнул мужчина в полутьме автофургона. – Значит, я в вас, полковник, не ошибся, и вы, как положено старому служаке, верному гэбистскому псу, обо всем уже доложили в свой проклятый Центр. Впрочем, данное предположение мы окончательно проверим чуть позже… А пока у меня к вам, господин полковник, деловое предложение. Как видите, вы в данный момент ограничены в свободе. Можете считать, что вы – наш заложник. Одновременно, имею честь вам сообщить: в другом месте в заложниках находится человек, которого вы, как говорят, любите больше, чем любили бы собственную дочь, – ваша падчерица Татьяна.

Полковник никак не выдал себя, но внутренне похолодел: значит, он оказался прав в своих самых черных опасениях, и они захватили Татьяну тоже.

– Итак, суть моего предложения заключается в следующем, – продолжал собеседник в темноте машины, которая мчалась неведомо куда. – Сейчас, – он глянул на часы со светящимися стрелками, – половина второго ночи. Вышеупомянутый пароход должен стать под выгрузку в порту назначения завтра, то есть уже, конечно, сегодня утром. А вечером наступающего дня груз должен достичь адресата. И вот мои условия. В тот самый момент, когда мне позвонят и доложат, что с грузом все в порядке и его получили те, кому он предназначался, вы, полковник, окажетесь на свободе. И вы, и ваша падчерица Татьяна. Поэтому, если вы уже довели до сведения ваших друзей в Москве информацию о теплоходе «Нахичевань», трубите отбой. Отзывайте своих чекистских овчаров, иначе вам не жить. В самом прямом смысле этого слова. Вы умрете. И вы лично, и – что для вас, думаю, важнее – ваша Татьяна. Больше того, смею вас заверить: погибнет она в мучениях. В страшных мучениях. Ей будет очень больно, полковник.