Хтон - Пирс Энтони

Наконец началось выздоровление. Женщины заболели раньше и первыми вернулись к нормальному состоянию. Постепенно симптомы исчезли у всех.

Выжило одиннадцать женщин и трое мужчин. Троих из них болезнь не отпускала: Атона, Старшого и черноволосую женщину. Увидев это, Атон что-то понял, но тут же потерял мысль, так как начал бороться с очередной волной головокружения и тошноты.

Выздоровление: но те, кто выздоровел вполне или, по крайней мере, настолько, что исчезли видимые симптомы, другим не помогали. Просто замерли в летаргическом состоянии, ожидая… чего-то. И не произносили ни слова.

Наконец пришли в себя оставшиеся трое и вылезли на берег, уже не чувствуя жара. Одиннадцать стояли поблизости с пустыми лицами и смотрели на них.

— Ладно, — крикнул Старшой, хотя его голос был лишь тенью прежнего. — Надо идти к следующему озеру.

Он показал пример, но одиннадцать за ним не последовали.

— Что с ними? — спросила черноволосая.

— Почему вы не идете? — крикнул Атон.

Ответа не было.

— Смотрите! — сказала женщина. — Они ведут себя как зомби.

В том-то и дело. У стоявших людей, казалось, вообще отсутствовала воля. После тягот похода Атон их всех хорошо знал. И хотя завзятыми индивидуалистами они не были, они по-прежнему должны были…

Проявилась его предыдущая мысль. Индивидуализм: лишь трое самых независимых из оставшихся членов отряда были способны теперь передвигаться. Те, кто всегда говорил сам за себя, кто действовал на основании собственных побуждений, кто обычно требовал объяснений.

Дальнейшие догадки были сорваны очередной вспышкой болезни. Они втроем доплелись до озера и рухнули в него, борясь холодной водой и с жаром, и со слизью. Остальные одиннадцать тупо наблюдали за ними и ничего не делали.

В горячечном бреду Атону показалось, что он не в силах управлять своим телом. Руки реагировали медленно, мышцы были вялые, неуверенные. Это была грань болезни, которая только теперь стала проявлять свой извращенный смысл.

Но мысль о Злобе взбодрила его. Ее песня не завершена. Он не должен отдыхать, пока не обретет ее. Ничто иное уже не волновало. Огонь в его крови не такой неистовый, как в ее волосах; вода освежает не лучше ее бездонных глаз. Ее любовь одна…

Приступ закончился. Теперь Атон чувствовал себя сильным. Легче сопротивляться, когда помнишь о цели. Двое других были менее удачливы. Они с тревогой смотрели на него, но подняться не пытались. Придется ему проникать в тайну зомби.

Десять женщин и один мужчина избежали последнего приступа. Атон направился к ним.

Они враз отступили — как один. Неуклюже, ходульно, в унисон зашаркали прочь. Никаких сомнений: они одержимы и управляемы. На сей раз это не гусеница, по крайней мере, внешне, хотя по сути — то же самое.

— Убей их! — прохрипел Старшой из воды. — Они больше не люди.

Атон догнал единственного мужчину: это был человек среднего сложения, всегда усердно работавший и до сих пор близкий ему по духу.

— Очнись, — сказал Атон, ткнув его в плечо.

Мужчина упал навзничь и во весь рост растянулся на земле. Встать он и не пытался.

Атон наклонился, чтобы пощупать ему пульс. Человек не дышал. Сердце его не билось. Он был мертв.

Женщины продолжали отступать. Он пошел следом — и был остановлен третьим приступом — еще более напряженным, чем раньше. Атон с трудом заставил себя дойти до ближайшего озера. Ноги хотели шагать в том же ритме, что двигал строем женщин. Свертывающаяся во рту слизь усиливала отчаяние.

Он добрался до воды и бросился в нее вниз головой, ни на миг не задумавшись, что может утонуть. Вновь возникла Злоба — прелестное видение — и ненасытная тоска по ней не без труда сбила жар. Это было единственное, что укрепляло его волю к сопротивлению. Жар был так велик, что долго его вряд ли выдержать.

Все прошло: он невероятно ослаб и задыхался. Рядом, уставившись на него, стоял одеревеневший Старшой с глазами, налитыми кровью. Атон испугался, что главаря одолели, но из перекошенного рта донесся все же голос — невнятный, сиплый голос Старшого.

— Я… не могу больше бороться, — сказал Старшой. Его рука с трудом опустилась в воду и вынула сверкающий топор. — Возьми… убей меня, если я пойду…

Атон взял топор. Он встал и еще раз пошел к оставшимся. Женщины опять зашаркали прочь, некоторые даже не увидев его, но механически двигаясь вместе с другими. И вновь ударил жар.

Он осознал, что жаром кто-то управляет. Когда он отошел к озеру, жар спал; когда направился к зомби, нахлынул. Приказ был ясным: оставь их.

Атон тоже ответил предельно ясно. Он сосредоточил разум на господствующем образе своей любви, недоступной миньонетке, и продолжил наступление. Свободной рукой он ударил ближайшую женщину; координации движений, необходимой для взмаха топором, у него не было. Та молча рухнула, как недавно мужчина. Напряжение от ходьбы так, вероятно, ослабляло зомби, что любой толчок был для них смертельным. Атон мог убивать одним ударом.

«Убивать?.. — подумал он. — Но это ведь те самые люди, с которыми я пережил самые ужасные приключения в своей жизни. Как я могу их убивать?»

Но он знал ответ, и разум убеждал его подорванную психику: «Убивать можно, эти существа больше не люди. Они отдали свой разум и волю Хтону, такому же коварному, как чудовищная гусеница, и смерть для них милосердна». Он понимал это рассудком и каким-то образом чувствовал душой: «В зомби не осталось личности. Убивать можно».

Невидимое нападение на Атона усилилось. Его дыхание прервалось, в глазах помутнело, но он боролся, наступал и почти вслепую бил снова и снова, то и дело соприкасаясь с твердой плотью. Вокруг него безмолвно падали женщины. Это была бойня: один удар означал одну смерть, а ударов было много.

Наконец давление на него усилилось настолько, что Атон упал. Не в силах подняться, он попытался перекатиться к воде. Но оттолкнулся слишком далеко. Он уступил — не одержимости, забвению.

Уступил…

— Твоя мечта тщетна, — казалось, говорил голос. — Миньонетка — запретна: лишь когда ты вдали от нее, твои чувства реальны. Ты не можешь свести полюса: они объединяются только в несчастье.

Он сосредоточился на сплошном зеленом, и появились листья и лепестки: цветок хвеи. Губы лепестков вновь заговорили:

— В твоей песне нет никакого волшебства. Лишь потому, что она прервана, она тебя очаровывает. Лишь потому, что твоя любовь не завершена, она продолжается.

— Нет!

Но каким-то образом это начало действовать, предопределение поднималось как прилив, легко смывая идеалистические замки из песка. Ибо хвея не лгала своему хозяину.

— Ты — не мой хозяин. Ты только...