Фиаско 1941. трусость или измена? - Дмитрий Верхотуров

В последующем немцы предпринимали настойчивые попытки создать систему производства и заготовки продовольствия, вплоть до присылки специалистов из Германии и молодежи для практики колонистов. Однако общая эффективность немецкой оккупационной системы оказалась весьма низкой. По данным экономического штаба «Восток», за три года оккупации план по заготовке зерновых был выполнен по Белоруссии на 41 %, в Прибалтике – 83 %, по Украине – 106 %. Основными причинами недобора было резкое падение сборов зерновых, характерное для всех оккупированных Германией стран, укрывание продовольствия крестьянами и передача его партизанам (масштабы этого явления показывает, например, тот факт, что осенью 1941 года в Клетнянском районе Орловской области колхозники не сдали ничего из запланированных немцами к сдаче 600 тонн зерна и 3000 тонн картофеля, весь урожай был разделен и спрятан), а также партизанские нападения на обозы и склады[262].

Фактический срыв заготовок хлеба на оккупированных территориях стал одним из непрямых последствий приграничного сражения, исход которого, при всех потерях, поражении и отступлении, сорвал главный замысел Гитлера на разгром основных сил Красной Армии у границы. Так что мы не можем назвать приграничное сражение полностью неудачным, и нет особых оснований называть его катастрофой.

Тема какой-то особой растерянности командиров и красноармейцев в первые дни войны стала настолько распространенной, что уже нелегко выделить тех, кто ссылками на растерянность обосновывает те или иные тезисы. Об этом говорили и сторонники официальной, хрущевской, версии, очень много об этом говорили и ревизионисты, особенно Марк Солонин, который буквально смаковал растерянность, особо напирая на то, что «органы», некогда внушавшие страх всем и каждому, в начале войны все куда-то убежали. Мол, такая была растерянность, что бежали советские и партийные работники куда глаза глядят, бросая на произвол судьбы исполкомы и комитеты со всеми их архивами.

Вопрос о растерянности красноармейцев и органов власти в первые дни войны, которая действительно была и отмечена во многих документах, воспоминаниях и исследованиях, является очень острой и дискуссионной темой. Некоторые в этой растерянности обвиняют лично Сталина и Жукова, которые якобы своими приказами «на провокации не поддаваться» дезориентировали армию. Другие же, как Марк Солонин, стараются представить растерянность как проявление внезапного крушения веры во власть Советов. Очень большая была дискуссия на тему того, был ли сам Сталин растерян в первые дни войны, но впоследствии выяснилось, что у него был настолько плотный график работы, что времени для переживаний у него не было. Сплошь и рядом живописание растерянности используется как прием подчеркивания драматизма событий первых дней войны.

Собственно, эта странная дискуссия о растерянности, которая годами велась в литературе, как научной, так и публицистической, является отголосками поиска персональных виновных в поражении в 1941 году, только под другим углом зрения. Акцент делается не на ошибочных решениях, а на неспособности принимать решения и командовать, из чего вполне резонно вытекает вывод, хоть и не всегда ясно формулируемый, что раз руководитель, например тот же Сталин, впал в панику и прострацию, растерялся, то его решения не могут быть правильными. Таким образом, вот он – виновник поражения.

Только личное мужество

В отношении Сталина все же разобрались, что представление о его растерянности есть очень сильное преувеличение. В книге И. Пыхалова есть разбор основных версий и обзор источников сведений о состоянии и работе Сталина в первые дни войны[263]. Из него следует, что версия о растерянности Сталина основана на явно недостоверных источниках: воспоминаниях лиц, которые вождя в этот момент не видели, а также на пересказах, что, конечно, всерьез приниматься не может. Раз так, то краеугольный камень выбит. Если Сталин не растерялся, то нельзя говорить, что волна растерянности парализовала государственный аппарат и военное командование. Следовательно, списывать поражение на этот фактор нет никаких оснований.

Что же касается растерянности, которая действительно наблюдалась среди комсостава армии и партработников, среди красноармейцев и населения в первые дни войны, то у нее были вполне объективные причины.

Первое, что нужно отметить, состоит в том, что Германия вплоть до нападения находилась в хороших отношениях с Советским Союзом, действовал пакт о ненападении. Это выражалось в достаточно интенсивной торговле, в перевозках, которые шли через пограничные станции Брест и Перемышль, и в доступной населению и красноармейцам прессе это только подчеркивалось. Мы уже упоминали советскую реакцию на заключение Тройственного соглашения, сообщения и опровержения ТАСС мая – июня 1941 года, и если рассматривать эти сообщения без влияния «послезнания» и без настойчивых попыток «чтения между строк», то можно сказать, что у населения и у красноармейцев не было особых причин считать, что отношения между СССР и Германией в скором времени ухудшатся и будет война. Как мы видели, и советское правительство ждало продолжения переговоров, которые должны были разрешить имеющиеся противоречия и улучшить отношения, и только за три дня до начала войны убедилось в том, что ждать дальше бессмысленно.

Из этого следует, что как такового «угрожаемого периода», то есть времени перед войной, когда отношения ясно и зримо ухудшаются, а население может изменить свою точку зрения и по-новому сориентироваться в международной обстановке, не было. Несмотря на ожидания и предчувствия, война с Германией разразилась внезапно, без видимых к тому предпосылок. Это, конечно, произвело на многих шокирующее воздействие.

Второе, и немаловажное, обстоятельство заключалось в том, что красноармейцы и население тогда оценивали начало войны на основе того, что они знали. Мы сейчас сплошь и рядом включаем «послезнание», и с позиций знания того, что в войне будет Сталинград, Курская дуга и взятие Берлина, часто недоумеваем: мол, а чего было-то впадать в растерянность? Более того, мы настолько высоко ценим свое «послезнание», что на этой почве выросла целая серия книг про «попаданцев», которые из нашего времени попадают в военное время и оказывают влияние на события. Это интересный феномен современного общественного сознания и преломления через него исторических событий, но нужно все же считаться с неоспоримыми фактами. 22 июня 1941 года никто не знал ни о Сталинграде, ни о Курской дуге, ни о, тем более, штурме Берлина.

А что же они знали? Кроме того, что Красная Армия самая могучая и непобедимая, одержавшая победу в Финляндии и Монголии, они знали, что Германия сломила последовательно Польшу, Бельгию и Францию, нанесла тяжелое поражение Великобритании. Сейчас мы это воспринимаем не так, как в 1941 году. В то время Польша была главным вероятным противником Советского Союза, против которой велась в течение многих лет интенсивная подготовка, строились на старой границе укрепленные районы, ловились польские шпионы, велась соответствующая пропаганда. Очень многие красноармейские офицеры принимали участие в советско-польской войне в 1919–1920 годах. Во всех справочниках по приграничным странам, в том числе для РККА, выпущенных до 1939 года, Польша неизменно стоит на первом месте, и при характеристике вооруженных сил западных приграничных государств польской армии уделялось самое большое внимание. Германия в этих справочниках часто даже не упоминается. Польша – наш вероятный противник, вот чему учили Красную Армию в довоенные годы.