Французская вдова - Галина Куликова

Остоцкий открыл кейс и достал из него любительскую фотографию. На ней крупным планом была запечатлена та самая диадема, которую Тарасов заметил на снимке в журнале. Ну, или ее точная копия.

– Мы договорились, – продолжил ювелир, – что сегодня я приду в театр и сделаю предварительную оценку. Я предлагал ему приехать к нам, дать охрану, но господин Возницын отказался. Жаль.

– Он хотел продать диадему? – заинтересовался Зимин. – А она дорогая?

Остоцкий откинул голову и негромко рассмеялся. Потом вдруг проглотил улыбку и взглянул на следователя недобрыми глазами:

– Это аукционная вещь. Я имею в виду аукционы мирового уровня. Вы ее нашли?

– Зачем старику понадобилось столько денег? – проигнорировав обращенный к нему вопрос, поинтересовался Зимин.

Федор с Тарасовым напряженно следили за разговором. Кажется, даже режиссеру не приходило в голову вставлять свои умные реплики.

– Ну, это мы как раз обговорили. Деньги как таковые его не интересовали. Вот, – Остоцкий снова полез в свой кейс и жестом фокусника достал следующую фотографию.

Руки у него были очень ловкими и быстрыми. Федор мимоходом подумал, что в покер с господином Остоцким он вряд ли рискнул бы сыграть.

– Это какая-то могила, – мрачно заявил Зимин, разглядывая снимок.

– Да, именно. Могила актрисы Клавдии Лернер.

– Как я сразу не догадался… – пробормотал Зимин. – Возницын хотел отлить для нее памятник в золоте или что-то вроде того?

– Что-то вроде того, – согласился Остоцкий, скорбно сложив руки на коленях. Статуя из мрамора, колонны, прекрасные деревья, кованая скамья… Благо место позволяет. И обязательство следить за могилой на протяжении ста последующих лет.

– Вот, значит, как. А вы озвучили Петру Валерьяновичу хотя бы приблизительную стоимость диадемы?

– Он ее куда-то до нас носил оценивать, – повел бровью ювелир. – Уж не знаю куда, но что-то ему там не понравилось, обошлись с ним неласково или цену занизили, не знаю. Мы очень рассчитывали на эту сделку. Но теперь…

– Но теперь сделка не состоится, – подытожил Зимин.

– У нас имеется завещание, – Остоцкий снова щелкнул замочками кейса. – Могу предоставить вам его копию. После смерти Возницына диадема все равно переходит в собственность ювелирного дома. В обмен на вышеперечисленные обязательства.

– Возможно, она и перейдет, – каменным голосом ответил Зимин, – когда следствие по делу завершится.

Тем не менее документ он взял, положил на стол и прижал телефоном. Потом начал задавать Остоцкому протокольные вопросы – когда, где, почему, зачем. Тарасов мгновенно перестал слушать, посмотрел на Федора и многозначительно повращал глазами.

– Чего? – шепотом спросил тот.

– Последи за входом, – одними губами посоветовал режиссер.

Федор последил и увидел, что за неплотно прикрытой дверью кто-то стоит. Мелькнула седая голова и исчезла.

– Тройченко, – прошипел Тарасов. – Он любитель подслушивать и подсматривать.

– Думаешь, он знает что-нибудь ценное?

Довести диалог до конца им не удалось, потому что Зимин и Остоцкий одновременно поднялись и друг за другом двинулись к выходу.

– Ждите меня здесь, – приказал Зимин, даже не посмотрев в сторону сыщиков-любителей.

Судя по всему, он решил надеть на них узду и окончательно лишить возможности самостоятельного расследования. Пока следователя не было, Федор с Тарасовым молча сидели на своих местах, косясь на по-прежнему неплотно прикрытую дверь. Но вот снаружи снова мелькнул знакомый силуэт. Тогда режиссер проворно вскочил со стула и метнулся к выходу.

– Игорь Акимович! – негромко окликнул он. – П-ст! Идите сюда.

На его заговорщический тон рыбина тут же клюнула – почетный директор возник на пороге, улыбаясь своей жутковатой улыбкой.

– День добрый, – поздоровался он с Федором. – А что случилось-то?

– Случилось то, дорогой вы наш Игорь Акимович, – быстро и горячо заговорил Тарасов, – что мы тут на допросе. И вот случайно узнали, что вы у следователя Зимина – главный подозреваемый.

Федор выразительно кашлянул, памятуя о том, что у Тройченко не очень-то крепкое здоровье, но режиссер не обратил на его кашель никакого внимания и продолжил свою пламенную речь:

– Мы слышали, как следователь кому-то говорил, будто именно вы украли браслет и это совершенно точно установлено. И значит, вы убили реквизитора.

– Да зачем же мне было его убивать, Андрюшенька? – вполголоса запричитал старик.

По наблюдению Федора, он совершенно не собирался бледнеть и терять сознание.

– Но ведь браслет-то вы утянули, а? Раз доказано? Наверное, отпечатки пальцев оставили…

– Браслет я взял, потому что он мой! – с неожиданной свирепостью заявил Тройченко и поверх режиссерской головы посмотрел на Федора, будто именно тот собирался ему возражать. – Я сам его Клавдии подарил! Купил в дорогом магазине. И потому это кражей не считается! У меня, видишь ли, Андрюша, документы сохранились на покупку-то. Я их не выбрасывал. Там все чин чином, и даже чек с печатью. Магазина того, правда, уже сто лет как нет, но это не суть. Никто не может меня за кражу осудить. Это Петька браслет у Клавдии свистнул, а я восстановил историческую справедливость!

– И где теперь этот браслет? – поинтересовался знакомый голос.

Зимин вернулся и незаметно приблизился к спорщикам. И вот тут-то Тройченко по-настоящему перепугался. Он даже слегка присел и выронил трость, которая с грохотом покатилась по полу.

– Я его… Я его продал, – выдавил из себя почетный директор. – В антикварный салон. У меня долги накопились… И когда я браслет на Марьяне Гурьевой увидел, тут словно вспыхнуло у меня перед глазами. Моя вещь!

– Можно утащить, продать и расплатиться, – подсказал Зимин не без иронии. – А то что Возницын девушек невинных обвинял в краже, это ничего?

– Да что им от его обвинений было бы? – удивился Тройченко, снова выпрямляясь и повышая голос.

– А диадема тоже ваша? – продолжал расспрашивать Зимин, остановившись в центре комнаты и глядя на почетного директора с угрюмым сочувствием.

– Диадема? – непонимающе переспросил тот.

– Корона такая, на женскую голову. Вся в бриллиантах. Вот она, – Зимин взял фотографию, которую оставил ему Остоцкий, подошел и сунул ее Тройченко под нос.

– Эта штука у Петьки в реквизиторской лежала! – оживился тот.

– Вот именно, что лежала, – проворчал Зимин. – В прошедшем времени. И вы ее не брали?

– На кой она мне?

Зимин хмыкнул, отобрал у него снимок и отнес обратно, положив на стол и прижав все тем же телефоном.

– Так кому вы продали браслет? – он повернулся к Тройченко лицом.