Девушка в поезде - Пола Хокинс

Мне больше нравилась зеленая. Интересно, а что изменилось внутри? Детская комната само собой, а вот спят ли они по-прежнему в нашей кровати? И ставит ли она губную помаду перед зеркалом, которое вешала я? Перекрасили ли они стены на кухне и заделали ли выбоину в штукатурке?

Мне хочется перейти на другую сторону и постучать в эту черную дверь. Хочется поговорить с Томом и спросить про тот вечер, когда пропала Меган. Хочется спросить про вчера: что он чувствовал, когда мы сидели в машине и я поцеловала ему руку? Но вместо этого я просто стояла, глядя на окно своей старой спальни, пока к глазам не подступили слезы, давая понять, что пора уходить.

Анна

Вторник, 13 августа 2013 года

Утро

Я наблюдала, как Том собирался сегодня на работу: надевал рубашку, завязывал галстук. Он казался погруженным в свои мысли, наверное, прокручивал в голове свое расписание на день: заседания, встречи, кто, что, где. Мне стало завидно. Впервые за все время я позавидовала тому, что у него есть роскошь одеться, выйти из дома и целый день мотаться по делам ради пополнения счета в банке.

Я скучаю не по работе – я была не каким-то нейрохирургом, а всего лишь агентом по недвижимости, о чем никто не мечтает в детстве, – но мне нравилось бродить по шикарным особнякам, когда их владельцев не было дома, проводить рукой по мраморной столешнице, заглянуть тайком в гардеробные. Я представляла себе, какой была бы моя жизнь, если бы я жила тут, каким я была бы человеком. Я отлично понимаю, что никакая работа не сравнится по важности с воспитанием ребенка, но проблема в том, что это не ценится. Во всяком случае, в финансовом плане, который для меня сейчас представляет особый интерес. Я хочу, чтобы у нас было больше денег и мы могли бы переехать в другой дом на другой улице. Вот и все, ничего больше.

А может, и нет. Когда Том уехал на работу, я устроилась на кухне с Эви, чтобы с боем накормить ее завтраком. Господи, еще пару месяцев назад она ела все, что ей давали. А теперь соглашается только на клубничный йогурт. Я знаю, что это нормально. Я постоянно напоминаю себе об этом, выковыривая из волос яичный желток или ползая по полу и подбирая ложки и перевернутые миски. Я постоянно напоминаю себе, что это нормально.

И все же, когда с завтраком наконец покончено и она играет сама с собой, я позволяю себе немного поплакать. Я плачу, только когда Тома нет дома, и всего несколько минут, чтобы просто снять стресс. Но когда я потом умываюсь и вижу в зеркале, какой уставшей, издерганной и замученной выгляжу, мне опять хочется нарядиться в платье и туфли на высоких каблуках, уложить волосы, сделать макияж и пройти по улице, чтобы мужчины смотрели мне вслед.

Мне не хватает не только работы, но и того, что значила для меня работа в тот последний и ставший судьбоносным год, когда я познакомилась с Томом. Я скучаю по ощущениям, которые испытывала, когда была его любовницей.

Мне нравилось быть любовницей. И даже очень. Я никогда не чувствовала за собой никакой вины. Делала вид, что чувствовала. Приходилось, при общении с замужними подружками, которые жили в страхе перед бойкими девушками-иностранками, помогавшими по дому, или хорошенькими веселыми сотрудницами, которые могли поддержать разговор о футболе и полжизни проводили в тренажерном зале. Мне приходилось заверять подружек, что, конечно же, я чувствую себя ужасно, что мне жалко его жену, что я никогда и не помышляла о чем-то подобном, но мы полюбили друг друга, и что мы могли поделать?

На самом деле мне никогда не было жалко Рейчел, даже до того, как я узнала, что она пьет, что она истеричка и превратила жизнь Тома в кошмар. Она не была для меня реальным человеком, и к тому же мне все это очень нравилось. Быть другой женщиной неимоверно возбуждает, и с этим ничего не поделаешь: ты так хороша, что он не может устоять и изменяет жене, которую любит. Настолько ты неотразима.

Я продавала дом. Номер тридцать четыре по Крэнхэм-стрит. С ним возникли проблемы, потому что последнему заинтересованному покупателю отказали в ипотечном кредите – не понравилось состояние дома. Тогда мы договорились о проведении независимой экспертизы и пригласили частного эксперта, чтобы снять все вопросы. Прежние владельцы уже съехали, в доме никто не жил, поэтому мне пришлось приехать, чтобы впустить эксперта в дом.

Едва я увидела его на пороге, как сразу поняла, что это произойдет. Такого со мной прежде никогда не случалось, я никогда ни о чем подобном даже не думала, но в его взгляде и улыбке было нечто особенное. Мы не смогли сдержаться, и все произошло прямо там, на кухне, на столешнице. Настоящее безумие, но мы оба действительно потеряли голову. Он часто мне повторял: «Если ты думаешь, что я сохраню рассудок, то ошибаешься. С тобой это невозможно».

Я забираю Эви, и мы идем в сад. Она толкает свою тележку и заливается смехом: от утренней истерики не осталось и следа. Каждый раз, когда она мне улыбается, я боюсь, что мое сердце лопнет от счастья. Как бы я ни скучала по работе, но по этому чувству я наверняка буду скучать намного больше. Но этого никогда не произойдет. Я ни за что больше не оставлю ее с няней, какой бы опытной та ни была и кто бы ее ни рекомендовал. После Меган я ни за что и ни с кем ее больше не оставлю.

Вечер

Том прислал эсэмэску, сообщил, что задержится – ему надо встретиться с клиентом в баре. Мы с Эви готовились к вечерней прогулке и были в нашей с Томом спальне, где я ее переодевала. Закат был просто потрясающий и заливал все вокруг оранжевым светом, а потом солнце зашло за облако, и все вдруг стало серо-голубым. Я подошла к окну раздвинуть шторы, которые до этого, наоборот, немного, сдвинула, чтобы в комнате не было слишком жарко, и увидела на другой стороне улице Рейчел, которая стояла в тени деревьев и смотрела на наш дом. А потом она пошла к станции.

Я сидела на кровати, и меня трясло от бешенства, а руки были сжаты в кулаки так крепко, что ногти больно впивались в ладони. Эви упала и лежала на полу, суча ножками, но я ее не подняла, боясь, что со злости могла сделать ей больно.

Он сказал, что все уладил. Сказал, что звонил ей в воскресенье и они поговорили. Она призналась, что вроде как подружилась со Скоттом Хипвеллом, но не собирается с ним встречаться и больше тут не появится. Том сказал, что она обещала ему, и он ей верит. По его словам, она была трезвой, не истерила, не угрожала и не умоляла вернуться к ней. Он считает, что она образумилась.

Я сделала несколько глубоких вдохов, подняла Эви и усадила к себе на колени, а потом уложила, держа ее ручки в своих ладонях.

– Думаю, что с меня довольно, правда, малышка? Я так устала от Рейчел: каждый раз, когда я надеялась, что жизнь наладилась и она больше не будет создавать проблем, все повторялось. Иногда мне кажется, что она будет преследовать нас вечно.

Но в глубине души меня гложет сомнение. Каждый раз, когда Том заверяет, что все в порядке и Рейчел больше нас не потревожит, а она снова возникает, я задумываюсь: действительно ли он делает все, чтобы она отстала, или ему приятно, что она не может выкинуть его из головы?