Илья Муромец. Святой богатырь - Борис Алмазов

– Чего? – переспросили не знавшие этой былины родаки.

«А я вот от какого рода? – спрашивал себя Илья. – Уж ясно: не от рода Вольги». И, размышляя, сказал с уверенностью отрокам:

– Мы – от державы новой и от рода нового, христианского…

За несколько лет, что Илья жил в Киеве, град сей сильно переменился. Мало того, что разросся по окрестным холмам, народом умножился чуть не впятеро, – народ в Киеве стал другой. Все меньше плясал и вопил он на капищах языческих, которые порастали буйной травой, чуть не по пояс идолам, таращившим свои деревянные глаза удивленно: куда жертвы подевались?

По воскресным дням, кои теперь стали заметны, ибо в эти дни народ не работал, люди чинно шли в несколько деревянных часовен и более всего – к монахам, в пещеры киевские. По субботам зажигались семисвечники в еврейском квартале. По пятницам отдыхали и молились исповедующие ислам болгары и хазары-тюрки – жители киевские.

Но христиан было большинство.

Стараниями Ильи и других православных воевод, исповедовавших свою веру открыто, в дружину охотнее всего брали христиан, невзирая на то, какого он языка и племени. Держали дружинников строго, не так, как при варягах, когда город напоминал хмельной постой сборщиков дани. Молодая дружина жила в казармах-гридницах, ветераны – по своим дворам, где у них были семьи и челядь.

Так жил Илья. Дома-то он почти не бывал, но когда приезжал – душа радовалась: достаток был во всем. На плодороднейших черноземах челядины снимали громадные урожаи пшеницы, в коровниках мычали коровы, копошились в загонах свиньи, птица всякая бродила по двору. Марьюшка поспевала повсюду, все управлялось ее хлопотливыми руками, но стала она как на сто лет старше. Ушел из души ее прежде такой веселый смех, высохла она и сутулилась, как старушка. И когда в редкие часы, проводимые вместе, сидели супруги венчанные на завалинке дома своего, смотрели, как прыгает через веревочку с подружками дочка – Дарьюшка-Даренка, все больше молчали. Жила в душе, как болезнь, вечная тоска по Подсокольничку. Где-то сынок, врагами украденный? Потому и не улыбались почти никогда и больше молчали меж собою – о чем говорить? Илье про капусту в огороде, да про поросят, да про жеребенка интересно слушать, только когда это Дарьюшка лепечет, а жене-то о таком к чему говорить? Илья же и смолоду был не больно речист, а теперь и вовсе замолчал. Ежели говорил, то на пирах княжеских, куда ходить был обязан, хотя и тяготился этой обязанностью. Это холостым воинам пиры надобны – там их кормление, а у Ильи свой дом, свое хозяйство, ему княжеский кусок ни к чему, а чести в застолье он не ищет. Говорил на советах воевод, и хотя говорил мало, но слушали его всегда со вниманием, не перебивая. Потому Илья Иваныч пустые безделицы отродясь не выдумывал, а ежели говорил чего – говорил дело.

Заботила Илью служба заставская. Почасту ведь приходилось ему из Киева с малыми отрядами на левый, степной, берег Днепра уходить, стоять сторожами против набегов из Дикого поля. И видел он, что оборона Киева с этой стороны поставлена плохо. Византийцы, которые во всем князю Владимиру советчиками были, степной службы не ведали и присоветовать князю ничего не могли.

Князь же, сбирая казну, ставил в степи городки, но они не успевали стенами обрасти, как налетали печенеги, либо аланы, либо еще кто, на хазарские деньги купленный, и дружины малые легко посекали, а городки с землею сравнивали. Сколь воев так-то бесславно в степи голову сложило, сколь богатства было на постройку городков в степи безлесной, куда каждое дерево везти надо было, потрачено, сколь мужиков, черных от работы в степи полуденной или зимою под метелью, погибло либо с арканом на шее в Хазарию уведено! Не сосчитать!

Не раз Илья, стоя в дозорах на невысоких стенах городков, думал: что же в службе сей неправильно? Толковал о сем с воеводами, с гриднями, а пуще всего – с Добрыней, с коим сошлись они по душе, несмотря на то что Добрыня был Ильи старше да и по чину не ровня… Добрыня же Илью изо всех воевод выделял и по-другому, кроме как Илья Иванович, не звал.

К случаю пришлось. Прискакали воины из степи и сказали, как всегда, что печенеги сторожу посекли.

– Сколь народу? – закричал Добрыня.

– Бермята с Третьяком полегли да отроки их, Первуша, Фрелаф-рус, Фома, да еще Кирик, да Моисей-хазарин… – стал загибать пальцы запыленный дружинник, сам, видать, печенегами в бое трепанный: и кольчуга на нем была крючьями порвана, и шлем потерян, голова тряпкой кровавой повязана. – Два пять воев… – сказал он наконец, – из них семь нарочитых!

– Ах, жалко! Ах! – стал всплескивать своими толстыми руками старый Добрыня.

– Да еще мужиков черных с полета в полон побрали! – подлил масла в огонь дружинник.

– Да что ж они так оплошилися! – причитал Добрыня. – Ведь вои-то все бывалые, крепкие! Когда же эта напасть кончится?

Завздыхали, затрясли бородами воеводы и бояре.

– Никогда, – положил, будто камень, слово свое Илья.

И князь, сидевший на престоле во главе стола, и вся дума к нему головы поворотила, туда, где сидел он, почти на самом нижнем краю…

– Ты никак радуешься?! – зло сказал Ратмир, воевода легкой конницы – служилый торк.

– Грех твой так говорить, – спокойно сказал Илья. – Я и сам там голову сложу, как куренок под ястребом!

– Ну уж ты-то, – не к месту усмехнулся Добрыня.

– Ну-ко, ну-ко… – подался князь к Илье. – Сказывай!

– Городки эти как гробы без окон! – бухнул Илья. – И сидят в них вон – покойники суть – зажмуркой. Когда печенеги либо другие конные кто налетают, они не то что ополчиться – на стены встать не успевают. Их завсегда изгоном берут!

– Верно! – сказал дружинник. – Верно говорит!

– Кольчугу и то надеть не успеваешь! Так вот и спим не разоблакаясь, а какие мы бойцы, не отдохнувши. Тут поднялися, а они уже за стенами всех рубят…

– В степи стена – защита малая! – сказал Илья. – В степи защита – самая степь и есть!

– Ну-ко, ну-ко, – прямо впивался в Илью Владимир-князь.

– В городок засел – себя по рукам, по ногам повязал, да еще глаза завязал! Тут тебя, тепленького, хазары и емлют! Ты для них готовый! В городках-то воев с полета бывает, а мужиков черных и считать непочто, их в городки только ночевать пущают, да они и сами за стенами спать не горазды!.. Вот их и бьют без счета – потому что наваливается орда вдруг! И уж мене полтыщи всадников в ней не бывает. В городе от такой рати, затвориться ежели, устоять можно, а в городке – нет!

– Да и затвориться-то не успеваем! – согласился торк Ратмир.

Воеводы внимательно слушали Илью – говорил он им ведомое, понятное и важное.

– Мои пращуры в Хазарин, Богом проклятой, в степи служили – только с той стороны, с Лукоморья. Дак там, сказывали, по-другому оборону вели. И нам так надобно.