Избранный - Максим Замшев

Климов помнил, что они условились созвониться около одиннадцати вечера, после того, как закончится представление в Мулен Руж. Раньше Наташа не могла поужинать с ним. Теперь Алексею представится случай увидеть ее прежде ожидаемой встречи.

Пьер нервно, широкими шагами расхаживал около входа в кабаре. Увидев Алексея, он замахал ему своими длинными руками, так, будто без этого Алексей был не в состоянии его заметить.

– Как хорошо! А то я уже начал волноваться! Хочется сесть поближе. Я люблю сидеть в Мулен Руж близко к сцене.

Алексей дружески приобнял Пьера за талию и подмигнул:

– Я не мог предположить, что ты такой любитель Мулен Руж. Эстет, знаменитость, утонченный человек…

Пьер шутливо опустил глаза, изображая провинившегося школьника:

– Грешен, друг мой, грешен! Но здесь я настолько чувствую себя парижанином, мужчиной, даже странно. Меня тянет сюда. Наверное, я полностью расслабляюсь. Преставление я знаю почти наизусть, но тем не менее…

Все это было сказано серьезным тоном.

– Я, кстати, пригласил составить нам компанию прелестную Эвелину. Я уверен, что ты не против. Она такая милая. Сейчас она приводит себя в порядок в дамской комнате. Ты же знаешь, эти женщины не упустят случая проверить, как у них напудрен носик.

– За короткое знакомство мне как раз показалось, что она не из таких и довольно спокойно относится к своей внешности.

– Все течет, все меняется, – Пьер хитро улыбнулся.

Пьеру, Эвелине и Алексею удалось занять столик поближе к сцене. В преддверии главного представления, «Феерии», на сцене средних лет француженка пела песни Эдит Пиаф. Никто особо не обращал на нее внимания, зрители рассаживались, переговаривались между собой, делали заказы у шустрых и проворных официантов.

– Вы не представляете, что мне сегодня пришлось пережить, пока я отменяла ваш концерт, Пьер!

– Мне жаль, что я причинил вам проблемы, – Пьер поцеловал Эвелине руку.

– Да что вы! Вы сами так пострадали. Послушайте, Алексей! Вам тоже будет это интересно… Мой начальник, известный вам Чекальный, как только я ему сообщила о происшествии с Пьером, буквально остолбенел. Потом стал названивать в Москву. Там ему, вероятно, высказали что-то не слишком приятное. У него для таких случаев выход один:

свинтить с работы и засесть в кабаке, чтобы через час быть уже в полном бесчувствии. Знает, черт, что я и без него все разрулю. И тут как посыпались на меня звонки! Как вы думаете, кто позвонил первым? Ни за что не поверите! Беляков! Ваш драгоценный главный редактор!

Эвелина выразительно посмотрела на Алексея, словно пытаясь разобрать по его глазам, как внимательно он ее слушает и соотносит ли эти звонки со вчерашними звонками из Москвы и такими разными указаниями по поводу его пребывания в Париже.

– Ну так вот, – Эвелина продолжила, – он буквально замучил вопросами, почему концерт отменен. Я ему твержу, что на Пьера совершено нападение, у него повреждена рука. А он талдычет свое: выясните все детали, может быть, концерт еще состоится. Я ему опять: концерт не может состояться, поскольку Пьер травмирован. Ни о каком концерте речи быть не может! Долго не могла ему втолковать. Наконец он отстал. А потом принялись названивать из службы безопасности. Тоже все детали у меня выведывать. Что за нападение? Что парижская полиция об этом думает? У меня аж ухо заболело, честно. Кстати, о вас Алексей на это раз никто не спросил.

– Почему на это раз? – оживился Пьер Алексей понял, что находится в глупой ситуации и ее надо разрешить.

– Эвелина! Можете, не таиться перед Пьером! Он в курсе всего, и у него тоже большие сомнения, что вокруг этого концерта все чисто.

Пьер даже обрадовался тому, что перед Эвелиной можно ничего не скрывать, и выпалил ей всю историю о том, как его принудили к этому концерту.

Тем временем сцена выдвинулась вперед и на ней появились девушки. Музыка, танцы, одним словом, представление началось. Алексей сразу приметил Наташу. Она танцевала в первом ряду и выглядела очень эффектно.

Свет в зале между тем погас. Официанты зажгли специальные фонарики и закрепили их во рту, дабы не занимать руки, в которых то и дело мелькали темные подносы.

– Ну, как тебе? – шепнул Пьер Алексею. Алексей удовлетворенно наклонил голову, всем своим видом показывая, что зрелище ему по вкусу. Хотя это было не совсем так. Из всего, что происходило на сцене, а там действительно было на что посмотреть, Климова привлекала только Наташа. Он вспоминал, как взволновал его вчера ночью ее запах, как они непринужденно говорили о серьезных вещах. В этой девушке совершенно отсутствовало то жеманное кокетство, граничащее порой с пошлость и глупостью, которое всегда бесило Алексея в слабом поле. И сейчас в каждом ее движении, в каждом показе прекрасного, в некоторых местах обнаженного тела помимо грации жило что-то еще, что-то величественное и мудрое, сокровенно женское.

В Мулен Руж Климов бывал и в прежние свои приезды в Париж. Это кабаре считалось одним из самых лакомых блюд для гостей города, таким же фирменным знаком Парижа, как Эйфелева башня или Нотр-Дам. Он ждал в первый раз чего-то совсем иного, чего-то, о чем он читал в книгах, своеобразного коктейля из фиалок, женских ножек и вольностей Монмартра. Но видно, время таких коктейлей уже вышло, и теперь в Мулен Руж демонстрировали блестящее, многократно отрепетированное эстрадно-цирковое шоу.

Климов все-таки был по происхождению деревенским, вырос в строгой патриархальной семье, и, хоть в данный момент его жизни он полностью являл собой тип современного городского человека, впитанное с молоком матери ощущение красоты как чего-то основательного, серьезного мешало ему признать Мулен Руж фактом настоящего искусства. Да он таким на самом деле и не являлся! Это было увеселение, не лишенное вкуса, такта, соблазнительной привлекательности, но увеселение. И только люди, живущие в мире гениальных музыкальных откровений, как в своей квартире, такие как Пьер, могли позволить себе воспринимать Мулен Руж эстетически. В этом таился их вызов самим себе, естественное стремление человека к бегству от постоянства.

Пьер и Эвелина сидели друг к другу несколько ближе, чем это принято между просто знакомыми людьми.

Ближе к полуночи представление кончилось. Под бурные аплодисменты артисты выходили кланяться на бис. По пристальному взгляду Наташи Алексей понял, что она заметила его. Он изобразил руками нечто, что, по его мнению, означало, что он будет ждать ее у входа.

В Авиньоне совсем стемнело. Анибaл, Жак и Гари никак не хотели опускать Клодин и Антуана. Пиво с каждым глотком сплачивало всех, а разговоры о футболе, о политике неизменно выявляли общие взгляды на животрепещущие проблемы. Наконец бармен, уже вконец осоловевший от духоты и работы, сообщил, что заведение закрывается. Приятели Леруа вяло оспаривали этот факт, но бармен упорствовал.

Спустя час Антуан и Клодин брели по неширокой улице в поисках гостиницы. Антуан держался так, будто пиво на него совсем не подействовало, а вот Клодин шла тяжело и в конце концов ощутимо оперлась на руку кавалера. Если бы ей в эту минуту сказали, что еще утром она проклинала все на свете и ни за что не хотела ехать в Авиньон с этим глупым мальчишкой Сантини, она бы удивилась. Рядом с ней шел весьма обаятельный молодой человек, уверенный в себе и даже несколько надменный. Заметим, что и Антуан пару дней назад не поверил бы в то, что будет идти под руку с недосягаемой Клодин и думать вовсе не о прелестях молодой негритянки, а о человеке, которого он никогда не видел живым. То, что он узнал о Жорже Леруа сегодня за пивными беседами, многое проясняло. Антуан намеревался звонить Легрену тут же, как они вышли из кафе, но Клодин смогла все-таки убедить своего спутника, что стоит повременить до утра. Час был слишком поздний, комиссар мог осерчать на своего подчиненного. Все знали, что Легрен не выносит, когда его беспокоят ночью.